Виктор упрямо доказывал что-то отцу, а Петр Александрович с побагровевшим лицом и отяжелевшими веками, кивал, вилкой цепляя кусок мяса на тарелке. Тетя Люба выпила немного, больше молчала, слушая мужчин, вставляя короткие реплики, а потом поднялась из-за стола и ушла в дом. Асташев слушал Виктора без особого интереса, не вникал в суть, сознавая, что это не для него. Сумерки сгущались. Виктор настаивал, чтобы взять еще водки, но Асташев брата не поддержал, чувствовал, что устал за день как собака. Петр Александрович, поднявшись из-за стола, сделал пару шагов и вдруг пошатнулся и упал на дорожку, раскинув руки. Виктор рванулся, пустая бутылка под стол покатилась, чашки, ложки зазвенели. Отца поднял и в дом повел.
Асташев еще некоторое время сидел в саду, в полной темноте, вдыхая свежий ночной воздух, затем пошел в дом. Раздевшись, улегся в постель, чувствуя, как помимо его воли смыкаются веки. Последней его мыслью перед тем как он уснул, было… я так и не позвонил Мари…
Утром, поднявшись с головной болью, он наскоро позавтракал, обменявшись несколькими незначительными фразами с так же тяжело мучившимся с похмелья Петром Александровичем, и уехал в город. Необходимость звонка Мари почему-то сейчас действовала на него угнетающе.
Когда он уезжал из Москвы, внезапно сорвавшись с места, все выглядело несколько иначе. У всего этого мероприятия тогда имелся иной подтекст, он смутно ощущал его, и это обстоятельство придавало ему уверенности. Но вот сейчас, проходя по залитым южным солнцем улочкам города, Асташев начал сознавать, что ошибался. Он придумал себе причину, но в действительности все обстояло иначе. И, прокручивая в голове свой разговор с Мариной, он понимал, что его голосу не будет хватать убедительности. А маскироваться он не хотел… С афиши местного кинотеатра на него взглянули глаза древнего египтянина… МУМИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ…… шакалоголовый бог Анубис у входа в царство мертвых… Имхотеп и Рик О’Коннел вновь противостоят друг другу в мистическом блокбастере Стивена Соммерса… У входа в переговорный пункт Асташев помедлил, силясь что-то припомнить, но тщетно. Когда девушка пригласила его в освободившуюся кабинку, он внутренне усмехнулся, представляя себе, как кто-то будет слушать их разговор, сел на стул и взял трубку…
Так нельзя, так нельзя, пульсировало в висках мучительной болью, это ничего не изменит, абсолютно ничего.
Мгновения, пока Марина еще не брала трубку, показались ему бесконечными. В этом промежутке времени еще все могло быть иначе. Все могло быть…
— Алло? Слушаю…
— Привет, Мари, — пытаясь придать своему голосу бодрости, проговорил Асташев.
— Привет, милый… Что так рано? Уже выспался?
Через тысячу километров он чувствовал неистребимую иронию ее слов, сознавая, что это — сцена, и она начинает свою роль как всегда, без долгих предисловий.
— Вчера вечером я не смог… Извини… Так получилось…
— Неужели? И как все прошло?
— Замечательно, все замечательно… Мы закружились тут с Виктором…
— Это немудрено. Как у него дела?
Их разговор все больше и больше казался ему абсурдным. Естественно, у себя на работе, в окружении подружек, Мари не сможет говорить с ним как-то иначе. И все же ему казалось, что он мог бы найти ключик к их объяснению, раньше это не создавало ему больших проблем. Теперь же…
— У него все хорошо. Когда-нибудь вы познакомитесь, вообще, я думаю, надо будет нам вдвоем приехать сюда… Это ничуть не хуже Черного моря…
— Ты так считаешь? А я полагала, что наша поездка в Болгарию — дело решенное?
— Само собой, — поспешил согласиться Асташев. — Будет и Болгария…
— Вчера мне принесли купальник… Обалдеть можно… Наверное, я возьму его… Это будет твой подарок к моему отпуску… Не возражаешь?
— Конечно нет. О чем ты? — механически сказал Асташев, подумав сейчас совсем о другом. Это было похоже на… Разве?
— Тогда пока, Сережа… Меня вызывают к начальнику. Надеюсь, ты помнишь все, о чем мы договаривались?
— Разумеется, Марина, — осталось только подыграть ей. Всего лишь. — Счастливо…