Остановка в пути

Я упомяну только пана Домбровского, который никак не мог решить, кого он больше терпеть не может, татар и монголов или меня, и который для начала все-таки решил, как, кажется, предполагал переводчик Эугениуш, не терпеть больше поляка — начальника тюрьмы и поляка — тюремного врача.

О трудностях, возникающих в общении с тюремщиками, я уже кое-что говорил: трудности эти, с одной стороны, были языкового характера, с другой — человеческого характера, но они всегда были. Так обстояло дело с часовыми у ворот, и на башнях тоже.

Усталый поручик, тот, кто прошагал со мной по разрушенному, хоть и не в равной степени, но начисто разрушенному городу, тот в силу столь тесного знакомства, может, и выслушал бы разок мой вопрос, но очень долго не появлялся. А такого порядка, чтобы, подав заявление, просить о визите допросчика, еще не было.

Кое-какую надежду я возлагал на прокурора. Правда, судя по разъяснениям, какие он давал моим знакомым, правильнее было держаться от него подальше, но, с одной стороны, я лишен был свободы передвижения, с другой — я считал, что разъяснения лучше, чем слухи. Но и встреча с прокурором могла состояться только в том случае, если бы он о ней попросил. Он о ней не просил, на мое счастье, и на мое несчастье тоже.

Таким образом, мне оставалось обращаться к лицам полугражданским, вдобавок женского пола, мне оставались пани Бася, и пани Хеня, и панна Геня. Несмотря на всю их миловидность, больших надежд я на них не возлагал: женщины молодые, и образования хватает лишь на то, чтобы вскрывать ящики и считать до семисот сорока.

Да о чем тут говорить, в ином облике Польша для моих вопросов не существовала.

Но если пани Бася начинала привередничать, то вопросы задавала она. Хельга переводила, а я обязан был отвечать; исстари заведенный порядок и в этом случае.

— Она говорит, ты умеешь петь?

— Нет.

— Она говорит, ты умеешь кувыркаться?

— Нет.

— Она говорит, ты умеешь колдовать?

— Нет, не умею, и не повторяй все время: она говорит. Я же слышу, что она говорит.

— Она… не придирайся. А карточные фокусы ты знаешь?

— Нет, и петь с тирольскими переливами не умею, и кружева плести тоже.

— А вообще ты что-нибудь умеешь?

— На это ты лучше меня ответишь.

Пани Бася не настаивала на ответе. Она достаточно знала обо мне и объявила пани Хене, и панне Гене, и моему конвоиру, что этот фриц — человек, кажется, не слишком-то знающий. Хельга с радостью перевела. Вот опять двое, понимающие, чем меня можно расшевелить.

— Так скажи ей, что я сочиняю стихи.

— Да ладно тебе.

— Нет, скажи, скажи, что я сочиняю стихи.

— Да ладно, хватит.

Но Хельгина настойчивость раздразнила любопытство пани Баси, и Хельга сообщила ей, что я сочиняю стихи.

Пани Бася снабдила сие сообщение комментарием, выдержанным в насмешливом тоне, а Хельга вполне прилично передала этот тон:

— Она говорит, теперь все ясно, почему ты так много жрешь. Она говорит, она-то удивлялась, а теперь ясно, все поэты голодуют, и она говорит, она рада за тебя, что ты приехал в Варшаву, где наконец-то найдется что-то поесть бедному немецкому поэту.

Здорово поддела меня Хельга, и пани Бася поддела меня здорово, а пани Бася пересказала пани Хене, и панне Гене, и моему конвоиру тут же еще раз, как здорово она меня поддела. Хотя те и сами еще не забыли, как я набросился на еду.

Я понимал, что́ сейчас последует, и поторопился, и когда Хельга сказала, пани Бася-де сказала, чтоб я тогда уж что-нибудь сочинил, я и сочинил:

Фирма «Сименс» — штепселя,
Фрицманштадт шлет хлам на выбор,
Эх, сестрицы, брат — друзья,
Этим сыт по горло Нибур.

Я по многим причинам был доволен. Я выдал доказательство, едва у меня его потребовали, а это кое-что значило в тех кругах, в которых я тогда вращался. Ритма нельзя было не слышать, многое упомянутое в стихотворении было взято из нашего окружения. Хельге пришлось потрудиться над переводом, и на сей раз ей пришлось проглотить насмешки пани Баси. Я избежал рокового названия Лицманштадт, а назвал тот город так, чтобы понравилось пани Басе. Я хотел, правда, сказать, может, и резковато, что вся эта история сидит у меня в печенках, но вовремя нашел более изящное выражение: этим сыт по горло Нибур.

Но пани Бася все еще была настороже. И Хельга тоже:

— Она говорит, как тебя угораздило их всех назвать своими сестрицами, а господина конвоира — своим братом. Она говорит, таким близким родственником она тебя до сих пор не считала, тем более последние пять-шесть лет. Она говорит, ты уж поймешь, какие она имеет в виду годы.