Оставь страх за порогом

Закончив шептать себе под нос, Филимон расстелил на коленях платок, выложил из вещевого мешка горбушку хлеба, пару луковиц, вареные картофелины, коробок соли. Утолив голод, вернул остатки еды в мешок и улегся, наполнив камеру храпом.

Магура позавидовал крепким нервам арестованного, отодвинул засов.

Монах не шевельнулся. Пришлось чекисту кашлянуть. Лошкарев открыл глаза, лениво поднялся, опустил на каменный пол ноги. Провел пятерней по лицу, пригладил обкорнанную ножницами бороду.

– Явились, чтобы принести извинения? Что ж, приму со смирением. Знал, что лишение свободы продлится недолго, настанет конец беззаконию, какое царит повсеместно. От ошибок не застрахован ни большевик, ни иерей. Не ошибается лишь Всевышний на небесах, – монах зевнул, перекрестил рот.

Магура сел перед Лошкаревым на табурет.

– Извинений не будет. Нет сомнения, что именно вы лишили племянника жизни. Желание завладеть перстнем оказалось сильнее любви к близкому по крови, толкнуло на нарушение Нагорной заповеди, которую произнес Иисус: блаженны алчущие, не гневаться на брата.

Левая бровь монаха поползла на лоб, Лошкарев не ожидал услышать подобное от чекиста.

– Непростительно священнослужителю забыть об учении Иисуса, – осудил Магура.

Лошкарев был удивлен, мало того, ошарашен познаниями чекиста, цитированием Священного писания, Евангелия от Матфея, Луки. Уставился на Магуру, который продолжал втолковывать:

– Одновременно со священным саном приняли обет безбрачия, что исключило рождение детей. Всю нерастраченную любовь дарили племяннику. Как же поднялась рука на того, кого прочили в наследники? Не смогли совладать с дьявольским искушением, желанием стать единственным обладателем царского перстня?

В зрачках Лошкарева стал разгораться огонек. С трудом прогнав оцепенение, выдохнул:

– Не заговаривайте зубы! Не раз заявлял, что руки мои девственно чисты, не испачканы кровью. Талдычите про перстень, о котором не имею ни малейшего понятия. Не мог позариться на чужое добро не только по причине кристальной честности, но и потому, что являюсь великосхимником, отказался от всякой собственности. Это вы, безбожники, присвоили церковные ценности, отделили церковь от государства, запретили преподавать закон Божий в школах! Но настанет день и час – он уже близок – и верующие объединятся в братство Христово, ибо каждый в отдельности слаб, а вместе сила. Сгинет бесовский социализм, на хулителей веры поднимутся все православные! Вновь откроют святые обители, в храмы вернутся изгнанные священнослужители!

Монаха переполняла ненависть. Лошкарев потерял хладнокровие, повысил голос до крика, брызгал слюной, размахивал руками, словно в них были топоры, которыми желал четвертовать чекиста.

«Именно такой мог убить в порыве гнева племянника», – понял Магура. Дальше вести беседу не имело смысла. Чекист встал, шагнул к двери, но что-то остановило. Этим «что-то» был рукомойник с тазиком и куском дегтярного мыла. Вода в тазике была чистой, не мыльной.

«Отчего бережет мыло? Обыскали личные вещи, прощупали одежду, а про мыло забыли».

Магура взял бурое, бесформенное мыло, нажал пальцем, и тот уперся в инородное тело. Разломил мыло и увидел перстень с бриллиантом изумительной красоты.

Из следственного дела № 45/6 Царицынской губчека:

Спешу сделать сие чистосердечное, без принуждения со стороны следователя признание, тем самым облегчить душу кающегося грешника, замолить содеянный мной грех перед Всевышним на небесах и советской властью на земле.

Я, в миру Лошкарев Филимон Кондратьевич, науськиваемый дьяволом, посмел поднять руку на единственного племянника, коего обуяла жадность, толкнувшая на похищение у меня перстня Великомученика Государя Императора, который передал его мне для сохранения перед отъездом из Тобольска венценосной семьи.

Когда племянник забрал подлым образом перстень, ничего не оставалось, как покарать. Смиренно преклоняю колени перед высокочтимой советской властью, ее справедливым, неподкупным судом, верю и надеюсь, что он поймет и простит кающегося.

К сему руку приложил отец Филимон, в миру Лошкарев

9