Оставь страх за порогом

Со скамьи подсудимых поднялись шестеро. Стоило прозвучать «прошу сесть!», все возвратились на свои места и открывшийся в январе 1947 года процесс над агентами германской разведки, главарями вооруженных белых формирований в годы Гражданской войны продолжился.

Самому старшему подсудимому, атаману Всевеликого Войска Донского, генералу от кавалерии, начальнику Главного управления казачьих войск в Германии Петру Николаевичу Краснову исполнилось семьдесят шесть лет, меньше было Андрею Григорьевичу Шкуро, князю Султан-Гирею Клыч, генерал-майору вермахта Доманову, генерал-лейтенанту СС фон Павицу, самым молодым был двоюродный племянник атамана генерал-майор Семен Краснов.

Старший Краснов сидел, низко опустив плечи, и растирал ногу – дала о себе знать полученная в Первой мировой войне рана. Исподлобья слезящимися глазами смотрел на восседающих за столом под зеленым сукном членов военной коллегии Верховного суда СССР.

Процесс шел не первый день. Были заслушаны вступительное слово председателя, обвинительное заключение, ряд свидетелей, зачитаны документы следствия. Все знали, что суд не затянется, как было с Международным трибуналом военных преступников. В отличие от Нюрнбергского, московский проходил без шума в печати, на радио, подсудимые не имели наушников с синхронным переводом выступлений: все шестеро владели русским языком, особенно в нем преуспел подсудимый номер один – Краснов. В неизменных очках, которые был вынужден постоянно носить из-за ухудшающегося зрения, Петр Николаевич вполуха слушал, что говорят на трибуне, мысленно уносился в прошлое, когда был, как говорится, «на коне», бодр, полон сил.

«Когда сделан первый шаг к краху всех надежд, приведший на скамью подсудимых? В Гатчине осенью семнадцатого, когда мой поход с казаками на Питер завершился поражением, под конвоем пьяной матросни доставили в Смольный институт благородных девиц? Или позже, когда стал в Германии руководить Управлением казачьих войск, собирал в странах Европы уроженцев Дона, Терека, Маныча, Чира, Хопра, лелеял надежду с новой армией вернуться победителем в родные места? По всему видно, фатальные неудачи начались после сокрушительного поражения на Волге отборной немецкой армии, с входившими в нее формированиями итальянцев, румын, испанцев, моих казаков. Не догадывался, что после неудачи со взятием Москвы, топтания у стен Петрограда рейх сломает в Сталинграде не только зубы, но и всю челюсть…»

Не желал признаваться, что первый звонок о конце карьеры прозвенел задолго до попадания 6-й армии в «котел».

«Верил, что пережившие ужасное расказачивание, ссылку за Урал, в лесную чащобу, край вечной мерзлоты казаки встретят как долгожданных освободителей от большевистского ига, вольются в мою армию. С минимальными потерями в живой силе прошагаем по кубанским просторам, вступим в Ростов-батюшку, захватим носящий имя советского вождя город на Волге, двинем на столицу, исправим досадную неудачу осени сорок первого, когда не удалось под звон кремлевских колоколов въехать на белом коне в матушку-Москву…»

1

Атаман не мог сказать, когда начал страдать бессонницей, победить которую мало помогали таблетки, порошки. По всей вероятности, бессонница явилась в февральскую ночь 1919 года, накануне вынужденной отставки, потери знака власти – атаманской булавы, прощания с дорогим сердцу Донским краем, отъездом к Юденичу, чья армия отступила в Эстонию, оказалась интернированной.

Седоусый хорунжий Егорычев, как верный пес, оберегал чуткий сон хозяина. Стоило атаману удалиться в спальню, отключал телефон, дежурил в прихожей.

Погружаясь в желаемую дремоту, Краснов воскрешал в памяти события прошлого, в том числе те, которых стыдился, гнал. Среди таких, в первую очередь, был неудавшийся поход конного корпуса на Питер для разгрома Советов, провозглашения в стране военной диктатуры – в поражении винил выскочку, болтуна Керенского, объявившего себя главнокомандующим. Много лет позже, работая в Берлине над мемуарами «На внутреннем фронте», доказывал, что шел не за предавшим все и всех Керенским, а к великой России, от которой не отрекся.

В Царском Селе Керенский окружил себя экзальтированными девицами-морфинистками, готовыми на все ради своего «наполеончика». Главковерх не желал поверить, что безвозвратно лишился власти, требовал немедленно идти на Питер. Перед взором Краснова проходили похожие на сцену из дешевого водевильчика бегство Керенского по потаенному ходу из Гатчинского дворца, свой арест наркомом по морским делам нового правительства Павлом Дыбенко[108].

«Я слепо поверил этому матросу, подписал перемирие, и моих казаков тут же разоружили. После короткой беседы с представителями новой противозаконной власти, пришлось пообещать не участвовать в мятежах. Отпустили, демонстрируя гуманность, но обстоятельства сложились так, что пришлось нарушить клятву.