Оставь страх за порогом

– Не признал, дядь Кирьян? – спросил «ястребок». – Всмотрись, это я, Мишка Чумаков, сын твоего одногодка Пантелеймона. В прошлом году ты самолично мне комсомольский билет вручал.

Кирьян снизу вверх взглянул на парня с карабином, и с лица пропала хмурость, дрогнувшим голосом крикнул в лаз:

– Вылазьте, свои это!

Председатель одолел ступеньки. Следом на белый свет показались трое, у одного разорван ворот рубашки, другой со спекшейся в углу рта кровью, третий с синяком под глазом.

– Сколько человек измывались?

– Трое.

– А не пятеро?

Кирьян покачал головой:

– Трое, ошибки нет. Главный у них длинный, как жердь, приказы отдавал, другие их исполняли. Сначала попросили выдать ключи от сейфа, чтобы проверить мобилизационные листы. Когда понял, что дело нечистое и отказался подчиниться, стали стращать карами, затем перешли к рукоприкладству. Жаль, не имелось под руками оружия, иначе не позволили бы запереть в подполе…

Другой член правления добавил:

– И без оружия им здорово попало, век станут помнить.

– Одним словом, вышла стенка на стенку, – продолжал Кирьян. – Не ожидали от нас прыти. Выгнали их взашей, правда, ненадолго. Как пришли в себя, вышибли дверь, не дали уничтожить документы.

– Где эти трое?

Спасенные знали лишь, что напавшие говорили между собой о сходе, который, как правило, проходил в клубе в двух шагах от правления. Первым к нему побежал резвый Чумаков, за ним Магура с «ястребками». У здания попалась старушка, которая пятилась, крестилась.

В клубе Магура и остальные увидели на небольшой сцене военного с револьвером в руке. У человека было овальное лицо, серые глаза, брови сходились на переносице, на виске глубокий шрам – все, как сообщала ориентировка по розыску.

И Курганников увидел вбежавших, сразу определил, кто среди них главный. Некоторое время два майора, два врага смотрели друг на друга. Первым заговорил Магура:

– Сдайте оружие! Сопротивление бесполезно!

Курганников никак не прореагировал на услышанное, точно приказ к нему не относился, продолжал держать револьвер на уровне груди, целясь в Магуру. Набычившись, сквозь сжатые зубы тихо, но так, что услышали даже в последнем ряду клуба, произнес:

– Если не подчинюсь, станете стрелять? Вряд ли, я нужен живым, чтобы заработать орденочек. Предупреждаю: стреляю без промаха, мои пули опередят любые с вашей стороны.

– Стрелять не станете.

– Это почему же?

– Здесь много женщин, детей, стариков, не захотите пролить кровь безвинных земляков. Убийство гражданского населения окончательно настроит против вас станичников.

Курганников не спешил выполнить приказ, оценивал свое положение: «Рассчитывать на помощь молокососа Фиржина не приходится – опыта у юнца ни на грош, если и станет отстреливаться, то вряд ли в кого попадет, шлепнут за милую душу…»

– У вас имеется единственный шанс для спасения – сдаться.

– Ошибаетесь! – выкрикнул Курганников. – Пока вооружен, шанс имеется!

«Будет стрелять, – понял чекист. – Как не допустить перестрелку? Что предпринять, чтоб избежать жертв?»

С задних лавок стали подниматься, желая поскорее покинуть клуб, но зычный окрик со сцены остановил станичников:

– Оставаться на местах! Иначе каждого, кто посмеет встать, отправлю к праотцам!

Магура не терял надежду избежать кровопролития, повторил предложение сдать оружие, напомнил, что сдача оружия зачтется на суде при вынесении приговора.

Курганников рассмеялся:

– Не имею желания сесть на скамью подсудимого, приговор известен – пуля в лоб!

Чекист решил еще раз попытаться обратиться к совести нежелающего сдаваться врага:

– В детстве, без сомнения, в школе на уроках закона Божьего учили Священное писание.

Курганников не понял, куда клонит чекист.

– Должны помнить, – продолжал Николай Степанович, – что православие, христианская мораль призывают любить ближнего своего, поэтому не станете отнимать у земляков самое дорогое, что им даровано – жизнь. Исповедуемая вашими дедами, отцом, матерью религия не позволяет убивать.

Курганников перебил:

– Прекратите демагогию! В войну нет места для жалости! Стану стрелять в каждого, кто встанет на пути!

В разных частях клуба раздались голоса:

– Детишки-то в чем виноваты?

– Ты нас спросил, желаем ли жить под фашистами, менять советскую власть на немецкую?

– Из каждого почитай куреня в армию ушли, а ты зовешь идти супротив родных отцов и сыновей!

– За нас не решай, чего нам делать. А твой Краснов у каждого засел глубоко в памяти – как шел на Царицын и за ним текла река крови.

Голоса становились громче, били Курганникова, и тот попятился, уперся спиной в экран.

Станичники осмелели, крики уже неслись со всех сторон. Из первого ряда поднялся старик в залатанном, с облезлым воротником тулупе. Обращаясь к Магуре, попросил:

– Слышь, товарищ дорогой, не разводи лишнюю антимонию, стреляй в энтого фашиста. Греха на душу не возьмешь, коль убьешь змею подколодную. Я сам бы в него стрельнул, да только нет под рукой оружия.

Старый станичник собрался продолжить убеждать военного перестать призывать врага к благоразумию, но выстрел отбросил его на соседей по лавке.

Курганников вернулся к рампе сцены.