Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

В тексте, присланном Цвейгу, Рот писал: «Было уже позднее лето, очень старое, очень уставшее лето, накануне осени. Само лето напоминало старого еврея и, казалось, тоже хотело отдохнуть на кладбище. Оно было кротким, благодушным и излучало золотую мудрость».

* * *

Через пару дней вся компания снова вместе. Все загорелые, смуглые, кроме Рота, заклятого врага солнца. Они снова сидят в Café Flore, перед ними море и пляжные кабинки. Кристиана Толлер демонстративно вяжет, Гизела Киш смеется по любому поводу и без повода, Лотта Альтманн молчит, и только по ее тихому кашлю все замечают, что она еще здесь, Шахматный Лис смотрит на море, Стефан Цвейг сидит между Лоттой и Лисом, дымит и слушает Эгона Эрвина Киша, тот рассказывает об Испании, борьбе коммунистов, о последних сводках с фронта, Артур Кёстлер говорит о намеченной командировке, которая приведет его в штаб-квартиру Франко. Эрнст Толлер ведет по нему перекрестный огонь, впрочем, без фанатизма, но тем паче громко, задорно и решительно. Кестена и Гизелу Киш забавляет ретивая перепалка мужчин, вязание Кристианы, молчание Стефана Цвейга. Ирмгард Койн вывела Йозефа Рота из темного угла на свет, пьет с ним, и всякий раз, когда он отпускает по поводу компании что-нибудь язвительное, она, кажется, на мгновение колеблется. Ей хотелось бы быть и на стороне фанатичных коммунистов, и безобидных, ни во что не вмешивающихся насмешников. Но она с ним, и его неверие – ее неверие, хотя она знает, что его религия, его монархизм – тоже всего лишь бегство, дверь, которая для нее отнюдь не открыта. Этим вечером в Café Flore те же смех, споры и недосказанность. Но сдержанней, чем в начале лета. Надежда несколько подтаяла. Несмотря на Испанию. Из-за Испании. Несмотря на немецко-австрийское соглашение[69] или благодаря ему. И несмотря на предолимпийское затишье в Германии и Берлине. Еще одно лето проходит – и решительно никакого перелома, никаких признаков того, что господство фашистов в Европе подходит к концу. Во всяком случае, не этим летом и не в этом году, а для многих и не в оставшиеся им сроки жизни.

* * *

«Я черный, как негр», – пишет Эгон Эрвин Киш матери в Прагу незадолго до отъезда, вскоре он вернется вместе с Гизелой в Версаль, а следующим летом отправится в Испанию, на войну. Тем временем Артур Кёстлер уже в Испании. Эрнст Толлер, к ужасу Кристианы, согласился на лекционный тур по США. Она в свою очередь согласилась на годичный театральный ангажемент в Лондоне – уникальный шанс для молодой немецкой актрисы в изгнании. «Пожалуйста, останься дома!» – умоляет она его. «Дома? Это где?» – переспрашивает Эрнст Толлер. И вот в октябре она стоит на палубе парохода SS Normandie, соленые брызги бьют ей в лицо, она надеется, что ветер занесет ее обратно в Англию, в Лондон, как планировалось, а не в Нью-Йорк. Но ветер дует недостаточно сильно.

Герман Кестен борется со своим «Филиппом II» и топчется на месте. Аванс от издателя израсходован, он хочет остаться в Амстердаме, поближе к издательству – так вдвое дешевле писать и жить, но тут выходит новый указ о беженцах в Голландии, обязывающий их иметь соответствующее удостоверение. Поэтому в октябре он снова едет в Париж, подать заявление на получение этого удостоверения, но денег на обратную дорогу практически не осталось. Из поезда он пишет другу: «На каждой станции садятся юноши, следующие в гарнизон, на каждой станции одна и та же картина: плачущая мать, грустный отец, хихикающая сестра; они машут вослед, будто это прелюдия войны, на которую отправляются сыновья».

Стефан Цвейг и Лотта Альтманн тоже покидают летний курорт. Цвейг счастлив как никогда. Преисполненный вдохновения, он пишет Фридерике (с которой в последние месяцы только ссорился) о своем блаженстве здесь, в Бельгии; о своей работе, которая летит как на крыльях; о покое, отсутствии споров и дурных отзывов. «Мне даже удалось расшевелить Рота, он теперь ест каждый день – хотя никто не может заставить его прогуляться, не говоря уже о том, чтобы искупаться. Я какое-то время тоже за ним присматривал, но предвижу, что его будущее – как и всех писателей – довольно мрачное: продажи книг падают, а трудности будут нарастать». Только что он великолепно поплавал в море и надеется, что завтра рано утром сделает еще один, последний заплыв.

Но напоследок он еще поднимается от моря по глухому переулку в город. Узкий домик все там же. И витрина та же: ракушки на ниточках, ухмыляющиеся маски, морские звезды, пепельницы. Но это уже не магазин. Джеймс Энсор, знаменитость и король Остенде, теперь баронет, после смерти матери весь дом стал его мастерской. Стефан Цвейг колеблется, зайти ли, подняться ли снова к черепу с дамской шляпкой, к человеку за пианино, к тысяче злобных масок над ним. И не заходит. Он поворачивает назад, к морю. Последнее купание.

* * *