Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

После обеда Цвейг уговаривает Рота посидеть с ним и Лоттой на террасе бистро, на свежем воздухе, на ветру, на солнышке. У Лотты с собой фотоаппарат, она смеется и просит их придвинуться друг к другу, для фото. Вообще-то Роту достаточно и того, что он позволяет солнцу светить на себя, но ему не хочется защищаться в такой чудесный день. Поэтому он воинственно, но и скептически, приподняв насмешливо правую бровь, смотрит в объектив Лотты. Он не тщеславен, его не волнует, что хохолок на лбу реденький и всклокоченный, а галстук-бабочка в разноцветную полоску слегка пожеван. Зато новый черный пиджак сидит идеально. Но куда девать руки? Несколько неуверенно он кладет руку с желтыми от никотина пальцами, еще сжимающими почти выкуренную сигарету, рядом с наполовину полным бокалом белого вина, а Цвейг перебирается поближе к другу. Его стул чуть на возвышении, и это делает его на полголовы выше Рота; он вальяжно улыбается. В твидовом костюме и жилете с галстуком, слишком теплыми для этого летнего дня, Цвейг не обращает внимания на камеру, он смотрит на Рота. Лотта ловит взгляд Цвейга в объектив: да, он смотрит на друга покровительственно, но это взгляд отца или старшего брата, мягкий, любящий, немного озабоченный. Он добродушно улыбается, а фотографирующей Лотте кажется, что он вот-вот обнимет своего друга, тогда как Рот выглядит так, будто именно этого отеческого жеста он боится.

* * *

Лотта фотографирует их. Рот снова расслабляется, они обсуждают сделанное за день, более горячо и подробно, чем когда бы то ни было – так, как ни с кем другим они не могли бы обсуждать. И Цвейг признается Роту в своем фиаско: он не может понять легенду и особенно этот отрывок. Такое возможно лишь с близким человеком, с братом, с тем, чью каждую строчку ты прочел и знаешь его старые книги и новые планы. «Как ужасна судьба народа, обреченного на бесконечное ожидание, на вечное “когда-нибудь” и “может быть”. Его удел – молча доверять Писанию и никогда не постигать знака, не осязать символа, не получать знамения!» – пишет Цвейг в своей легенде. А как же девятое ава, день величайшего траура? Каким он был, Рот?

Вечером каждый идет своей дорогой. Рот – в Hôtel de la Couronne, к Ирмгард Койн; Цвейг дал ему денег, чтобы он мог оплатить номер на несколько недель вперед. А Цвейг возвращается в свою скромную квартирку у моря, на широкой набережной Альберта I, в Maison Floréal, красивом угловом доме с башенками. Он живет на третьем этаже, Лотта – на четвертом, лифта нет. Это, конечно, варварство, предупреждал он Лотту загодя, но другого выхода не было. Ему просто необходима лоджия – рабочий кабинет с видом на море и бесконечность. Какая открылась мальчику Вениамину, когда он видел, как увозили менору, и пытался ее спасти: «Словно зачарованный, он смотрел на море, которое увидел впервые. Перед ним, вплоть до резкой черты, где водная гладь касалась неба, синело бесконечное выпуклое зеркало, сияло пространство, показавшееся ему более огромным, чем впервые увиденный им купол ночи с россыпью звезд на небосводе».

Поэтому Цвейг может смотреть на Северное море каждый день, каждый вечер. Огни казино освещают его комнату, отчего море перед ним еще темнее.

* * *

На следующий день рано утром приходит письмо от Рота – в конверте записка, в ней всего несколько строк. Любовное излияние, написанное ночью: «Дорогой любезный друг, в манере девочек-подростков и гимназистов хочу сказать вам, как же вы были добры ко мне сегодня, с отелем и всем остальным, и вот я говорю вам это так, как сказал бы в восемнадцать лет, когда я не решился постучать к вам, в вашу квартиру в Вене. Я благодарю вас за эту частичку моей юности и за возможность наслаждаться не только бегло изреченным, но и написанным. Ваш Дж. Р.».

Возможно, прошлым вечером Рот наконец-то рассказал своему другу историю о несостоявшемся визите восторженного ученика к Цвейгу. О том, как он стоял перед дверью в жилете, галстуке и высоком белом воротничке. Стефан Цвейг узнал о молодом коллеге лишь тринадцать лет спустя, когда Альфред Байерле, замечательный мастер художественного чтения, подарил ему книгу Рота «Дороги еврейских скитаний» – истории о евреях Восточной Европы, бедных и в большинстве своем узнаваемых с первого взгляда, которые приезжают на Запад и там становятся «проблемой», именуемой «гостями с Востока», изрядно смущающими их ассимилированных родственников, западных евреев.