Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

На корабль в Саутгемптоне он поднимается счастливый, хотя корабельный интерьер его скорее отталкивает. «Грубая роскошь, безвкусица, – отмечает он в дневнике. – Погода удивительно тихая, веет сентябрьской прохладой». Цель его путешествия – Аргентина. В Буэнос-Айресе он должен выступить в качестве представителя Австрии на писательском конгрессе, организованном международным ПЕН-клубом. Но на самом деле Цвейг хочет попробовать себя в новой жизни, проверить, возможна ли там жизнь для него, для него и для Лотты. Последние недели они вместе учили испанский язык, и теперь, на борту корабля, он продолжает заниматься самостоятельно. Стефан Цвейг один среди сотен пассажиров. Он наслаждается одиночеством, он путешествует инкогнито, никто из пассажиров первого класса его не узнает, хотя некоторые читают его книги. Но когда однажды он спускается на нижнюю палубу, к путешествующим третьим классом евреям, в нем сразу признают «великого писателя», о чем он с гордостью пишет в дневнике: «Они счастливы оттого, что я пробрался к ним».

На корабле Цвейг начал писать новую книгу, книгу о сострадании, которое только тогда несет добро, когда это сострадание настоящее, когда сострадающий готов до конца нести страдания другого. Это история молодого офицера старой австрийской армии, который из-за своей слабости и мягкосердечия, скрывавшего в действительности лишь желание избавиться от вида несчастья, становится виновником смерти больной девушки, которую он хотел спасти, движимый человеколюбием. История заканчивается тем, что офицер почти с упоением бросается в сражения Первой мировой войны, чтобы только освободиться от себя, от своей жизни, своей вины. Книга будет называться «Нетерпение сердца»; это единственный роман Стефана Цвейга. Вопрос, возможно ли жить без чувства вины, всегда волновал его, а сейчас, в годы изгнания, больше, чем когда-либо.

Стефан Цвейг – человек, который читает людей, как книги. И поэтому их не судит, а понимает. И поэтому не желает выбирать между возможностями. Вообразите: молодой Стефан Цвейг, ему лет двадцать пять, мягкое лицо, усы и крошечные очки. Он на пароходе, который должен доставить его из Генуи в Неаполь. Он подружился с помощником стюарта[73], молодым итальянцем Джованни. Перед тем как отчалить, Джованни приносит ему письмо и просит прочитать ему вслух. Цвейг недоумевает. Почему бы самому не прочитать? Оказывается, тот неграмотный. Путешественник не может в это поверить. Ведь его мир – это мир книг, и все свои знания, мысли, свою любовь он почерпнул из книг. Он никогда раньше не задумывался об этом, а вот сейчас словно прозрел: стена отделяет его от этого Джованни. Кем бы он был без чтения, без книг? Он не может себе этого представить. Цвейг опишет все это позже в эссе «Книга как врата в мир»: «И я понял, что милость или дар мыслить широко и свободно, со множеством разветвлений, что этот великолепный, единственно верный способ видеть мир не с одной, а со многих сторон дается в удел лишь тому, кто сверх собственного опыта впитал опыт многих стран, народов и времен, собранный и хранимый книгами, и я ужаснулся тому, каким ограниченным должен казаться мир человеку, лишенному книг. Но и самой своей способностью все это продумать и так остро почувствовать, сколь убог бедный Джованни без высокой радости мировосприятия, этим неповторимым даром потрясаться чужими, случайными судьбами – не обязан ли я своей близости к книге? Ибо что делаем мы, читая, как не живем жизнью чужих людей, смотрим на мир их глазами, мыслим их мозгом? И одно это благодатное и одухотворенное мгновение наполнило меня горячей признательностью при мысли о неисчислимых мигах счастья, дарованных мне книгами. <…> Я вспоминал знаменательные решения, принятые благодаря книгам, встречи с давно умершими писателями, порою более для меня важные, чем встреча с женщиной или другом, ночи любви, проведенные с книгами, когда забываешь о сне ради высокого блаженства; и чем больше я думал, тем больше приходил к убеждению, что наш духовный мир складывается, как из миллионов монад, из отдельных впечатлений, коих наименьшую часть составляет лично увиденное и пережитое, а всем прочим – основной массой – мы обязаны книгам, прочитанному, воспринятому, изученному»[74].