Осторожно, волшебное!

Но какой же Жуков гад! Дело, в конце концов, ведь не в этой инсценировке с чужим, собранным чужими руками металлоломом (хотя она тоже достаточно неприятная). Шоферня наша говорит, что Жуков ездит к семье на дачу за сорок километров на заводской трехтонке, а оформляет как шефский рейс в колхоз. Или еще такое. На выборах в партбюро, когда проваливали одного непопулярного, но начальствующего товарища, Жуков, по словам очевидцев, побежал за ним в уборную и, показывая бюллетень, твердил: «Я вас не вычеркнул. Смотрите, не вычеркнул. Сейчас вместе с вами выйдем. При вас выйду, при вас и опущу...» А какую позицию занимают порядочные люди, хорошие, честные люди (у нас их немало): конечно, осуждают, нос воротят, чай с Жуковым не пьют - но не хотят пачкаться во всей этой грязи, разгребать грязь, ни во что такое подобное не лезут, делают свою работу. Отговариваются: «Да Жуков - это в общем-то мелочь. Мелкая сошка, мелкий жучок». Ну, один неглупый конструктор преподнес ему при случае блокнот с надписью: «Пламенному борцу за самосохранение тов. Жукову». Ну, я съязвил: «У нашего Жукова такие выдающиеся голосовые связки, что после его смерти их возьмут в Институт мозга». Два дня был очень доволен, какой я остроумный, повторял это всем. И дальше что? Жукову наше острословие - как горчичник черепахе.

Трудно уже сейчас вспомнить, восстановить точно... Предвидел ли я плохое, когда встревал в дела Жукова? Понимал ли я, какой он зубастый, понаторевший в жизненных драчках, склочках? Скорее всего, ход рассуждений был такой: ну, полезу. Ну, возможно, будет огрызаться. Пускай. Чего мне бояться? Я хорошо работаю, делаю свое дело на высоком уровне, а следовательно, неуязвим. Пусть робеют те, кому есть с чего робеть. Я ведь не Соколенок, которому не хватает квалификации; не Гришин, который опаздывает, филонит. Виноваты бывают виноватые. Меня не укусишь, не ухватишь... Наивно? Ребячливо? A-а, что копаться. Надоело. Провались пропадом.Случай с фотографом подошел бы Вадику, это уж точно. Вот кто встал бы за правду без колебаний, не насилуя себя и не рисуясь, естественно, от души. И был бы тут на своем месте. Он такой, это в его стиле. А ведь я другого замеса. Ка ж дый корабль должен плыть в своем фарватере, как-то сказал главный (когда ему предлагали перебраться поближе к вершинам и подальше от чертежа, металла, а он отказался). Так, может быть, мне сейчас так скверно оттого, что я не в своем фарватере? Не знаешь, чего ожидать, где сядешь на мель...

Я встрял, полез. Это уже состоялось. Существует как факт. Правильно сделал, неправильно сделал - что теперь об этом толковать? Какой смысл? Дело простое, проще пареной репы. Не хотел - не лез. Захотел - и полез. Мое решение, мне и ответ держать. Никому не обязан давать отчет. Даже если и архинеправильно... О сделанном не сожалеют, это бессмысленно, бесцельно. Черт, придет сегодня наконец Вадик или нет? Где его носит, этого типа?

Ох, Никита, как горько мне, автору, наблюдать за тобой, подслушивать твои разговоры с самим собой. Автору хочется крикнуть: «Осторожно, опасность!» -как кричат в театре дети, вставая со своих мест, когда Волк приближается к Красной Шапочке.

Ходишь по краю. Вот-вот сорвешься. Опасно, очень опасно.

Но нельзя вмешиваться. Табу! Автор не смеет больше вмешиваться. Герой создан, наделен характером, запущен в действие. Есть своя логика развития характера - в определенных обстоятельствах (которые складываются тоже далеко не всегда по воле автора). Что заложено - то пусть проявляется, чему дано сработать - пусть срабатывает. Что бы впредь ни случилось, теперь ему, Никите, действовать. Он один может решить свою судьбу.

И не только свою...

5

Никита все томился на прежнем месте, на нагретых солнцем облупившихся досках песочницы, которая, пережив многие дожди и снегопады, состарившись, успела утратить свою былую зеленую окраску, стать серо-седой, почти бесцветной.

Пришел сосед Леша, закройщик ателье, с тазиком и совком - набрать песочку для своего кота. Был он в мохнатом халате и арабских туфлях без задников.

- Мой Дезик такой брезгливый. Чуть немного нечисто, он ни за что...

Леша, малый лет тридцати пяти, полноватый и короткорукий, холостой, делал себе химическую завивку, пряча под взбитыми кудряшками наметившийся островок лысины. Сдавал одно пальто по квитанции, а два налево, с клиентками ладил, слыл среди них обходительным и обаятельным, своим в доску. Был добродушен, оборотист, удачлив, на слишком многое не замахивался, обходился без кооперативной квартиры и собственной машины, но ухитрился впихнуть в свою комнату не то два с половиной, не то три гарнитура (из тех, которые «почти невозможно достать»). Он любил бархатный сезон в Сочи, затяжную вечернюю пульку с настоящими знатоками преферанса и вечные, бессмертные анекдоты про секретаршу, которая, когда выносят из кабинета зава диван для смены пружин, тут же падает в обморок («Ах, так я уволена?»).