Осторожно, волшебное!

Наступило наконец воскресное утро, которое Никита назначил Вадику. Было это утро для Никиты длинным, пустым, необыкновенно тягучим. Мать (она уже вернулась из деревни) заставила Никиту выбивать на дворе ковровую дорожку, потом зимние ватные одеяла. Женька, тот, конечно, смылся сразу же после завтрака с магнитофоном в руке, а Никита не мог уйти, потому что ждал Вадика. Заикнулась было мать насчет подушек, которые «залежались», тоже «припахивают пылью», но Никита забастовал, решил, что на сегодня хватит, остальное в другой раз. Так как мать рьяно обмахивала потолок и стены, он ушел вниз, присел на широкую закраину старого детского песочного ящика, квадрата из досок, запрятанного в глухом углу, в густых кустах акации. (После постройки новых домов снесли все заборы, сараи, детям сделали игровую площадку, где была большая новая песочница, всякие качели и каталки, стенки из палок. А здесь, на прежней песочнице, теперь никогда никого не было, разве что голуби разгуливали да хозяйки чистили песком кухонные ножи. Это вообще был их с Вадиком угол, их песочница, их кусты, они тут часто сиживали.)

Отсюда была хорошо видна дорожка, ведущая к парадному, пропустить Вадика он не мог, а его самого совсем не было видно, потому что разросшиеся кусты почти смыкались в кольцо. Пригревало зрелое августовское солнце, зелень двора уже основательно выцвела, потускнела. Мотались круглые желтые головы золотых шаров, этих непременных спутников московской и подмосковной осени. Несмотря на то что было душновато, в воздухе уже чувствовался какой-то осенний мятный холодок, привкус увядания. Вот сиди теперь, пока Вадик явится, соизволит пожаловать! Никита вообще последнее время был не в своей тарелке, а сегодня чувствовал себя особенно раздраженным, взвинченным. В сиротливом ожидании на дряхлой, полуразвалившейся песочнице было что-то унылое, нелепое.

А с чего быть хорошему настроению? Торчит в чужом цехе, среди чужих людей, делает неинтересное для него дело. Принес на днях такую хилую получку, что стыдно было матери отдавать. Теперь ему казалось: Женька смотрит на него неуважительно, насмешливо, а мать - с жалостью. Мать сегодня сказала: возможно, она премию получит. Утешает его, успокаивает, что ли? Нечего по шерстке поглаживать, он не котенок... Дорого, однако, он расплачивается за историю с фотографом. Дорогая это цена - дешевая получка. Никита, с годами добившись высокой оплаты, привык к ней, ценил ее как признание своих заслуг, своего места в обществе. Нелюбимая, немилая работа, человек и дома перестал чувствовать себя главой семьи, старшим мужчиной в семье - что же тогда остается? Как будто вынули из-под ног фундамент, на котором так твердо, уверенно стоялось, который казался незыблемым.

Полез в эту свару с Жуковым. Взял и полез. А что меня тогда толкнуло? Как это, собственно, произошло? Крикнул: «Товарищ корреспондент!» А если бы иметь время... подумать, взвесить, здраво рассудить... что тогда? Какое бы я принял решение? Вышло-то ведь все сгоряча, одним махом. Сработал ли «механизм наоборотика», «принцип наоборотика», как называет его Женька? (Формула: нельзя, не нужно, не стоит это делать - ах, нельзя? значит, обязательно сделаю!) Или - кто это из великих людей говорил: «Остерегайтесь первого движения души, оно всегда благородно...»

Ведь как я до этого рассуждал? Сижу это я где-нибудь среди людей, начинается при мне разговор, что в жизни есть темные стороны, темные явления, что тот ловчит, а этот хапает, что бывают липовые наряды и дутые отчеты, фиговые диссертации и высосанные из пальца проценты выполнения. Пожму плечами, усмехнусь с сознанием собственного превосходства. Знаю, вижу, не слепой и не дурак. Но что поделаешь, идеала не бывает (как не бывает идеально гладкой поверхности после шабровки), в жизни людей не обходится без отрицательного. Спокойно так развиваю свою мысль, хладнокровно. Что ж, немедленно бросить все и начинать воевать с этим вашим жуликоватым типом? Почему именно с ним? Таких много. Положишь на это уйму сил, времени, а дело будет стоять, настоящее, нужное дело. Ну, слетит один жуликоватый - как бы не сел другой, может, даже похуже, хитрей да ловчей. Да еще слетит ли? У таких на заднице клейкая бумага, они плотно прилипают к стулу. Аферисту и проходимцу всегда легко доказать, что он не аферист, потому что он специально об этом думает, набирает доказательства. Неуязвимым алиби обладает только преступник, это известно из детективных романов... Когда я так вот шпарил в какой-нибудь малознакомой компании, уверенно, четко, без запинки, то парни часто терялись, не могли найти с ходу возражений, а девки-дуры, те просто обмирали (ну, до чего необычный и скептичный, не то что наши ваньки...).