Остракизм в Афинах

Кто же прав, и как разрешить проблему? На наш взгляд, необходимо исходить из той достаточно очевидной посылки, что Аристотель не выдумал имя архонта, при котором было принято рассматриваемое постановление, а взял его из официального документа. Таким документом, скорее всего, был сам декрет, который по установившейся практике должен был датироваться по эпонимному магистрату. Геродот же в своем произведении опирался, как известно, не на документы, а на устную традицию. Соответственно, не подвергая сомнению датировку, предлагаемую Стагиритом, мы видим три в разной степени возможных пути разрешения обозначенной коллизии. Либо Геродот был (сознательно или непреднамеренно) введен в заблуждение своими информаторами (Алкмеонидами?)[744], возможно, желавшими наиболее эффектно подать появление Аристида на Саламине, — конечно, в пику Фемистоклу. Либо Аристид, в отличие от других политиков, подвергнутых остракизму (например, от Ксантиппа), не сразу после принятия постановления о досрочном возвращении проследовал с Эгины на Саламин (учитывая его особенно враждебные отношения с наиболее влиятельным в то время в Афинах Фемистоклом, у него были основания для опасений). Либо, наконец, единого постановления о возвращении изгнанников вообще не было, а по каждому отдельному лицу принимался специальный декрет, позволявший ему вернуться (Ксантиппу — раньше, Аристиду — позже и т. п.). Последняя возможность представляется нам крайне маловероятной, поскольку она слишком уж очевидно противоречит эксплицитным данным традиции. Что же касается первых двух вариантов ответа на вопрос, мы затруднились бы сделать между ними однозначный и категоричный выбор.

Второй случай досрочного возвращения из остракизма, о котором у нас уже шла речь выше (гл. I; там же ссылки на основные источники и обоснование датировки), имел место в 457 г. до н. э. На этот раз в связи с обострившимися афино-спартанскими отношениями и необходимостью заключения перемирия право вернуться на родину получил Кимон[745]. На этот раз опять же известно имя инициатора принятия решения. Это был не кто иной, как Перикл, сам же незадолго до того приложивший максимум усилий для изгнания Кимона. Впрочем, прекрасно известно, насколько чутким к общественному мнению политиком был «афинский олимпиец» (собственно, именно это и позволило ему продержаться на вершине власти беспрецедентно долгий срок). Как в 461 г. до н. э. политическая целесообразность диктовала Периклу необходимость изгнания Кимона, так в 457 г. под влиянием той же политической целесообразности, но изменившейся в новых условиях, он решился на прямо противоположный шаг, и в результате в обоих случаях заработал своей репутации дополнительные дивиденды.

Сообщается, что посредницей между Периклом и Кимоном при переговорах о возвращении последнего выступила сестра изгнанного Эльпиника. Этот мотив (посредничество Эльпиники) был весьма популярен в античной традиции и со временем даже оброс анекдотическими деталями. Так, согласно Афинею (XIII. 589ef), Эльпиника якобы даже отдалась Периклу, чтобы добиться возвращения брата. Это выглядит совершенно абсурдным, в том числе хотя бы уже потому, что сестра Кимона на рубеже 460-х — 450-х гг. до н. э. была уже немолодой женщиной (ср. Plut. Pericl. 10). Тем не менее, если отбросить атрибуты анекдота, в основе своей свидетельство об определенной роли этой афинянки в описываемом эпизоде выглядит вполне достоверным[746]. Причем для успеха своей миссии ей даже вряд ли пришлось бы проявлять какую-то экстраординарную уступчивость. Эльпиника (дочь Мильтиада) была, пожалуй, самой влиятельной женщиной в афинском полисе рассматриваемой эпохи (насколько вообще можно говорить о политическом влиянии женщин в демократических Афинах)[747]. Она принадлежала к самому верхнему слою аристократической элиты, возводя свое происхождение по отцовской линии к герою Аяксу, а по материнской — к фракийским царям; не следует забывать и о том, что она была замужем (правда, к моменту, о котором идет речь, этот брак, возможно, уже был расторгнут) за богатейшим из афинян — Каллием из рода Кериков, дадухом элевсинских мистерий и знаменитым дипломатом. К голосу женщины столь высокого социального статуса не мог не прислушаться даже Перикл, тем более когда это сочеталось с обстоятельствами иного характера.

Итак, лица, изгнанные остракизмом, могли быть досрочно возвращены в полис и восстановлены в политических правах решением народного собрания. У нас нет никаких сведений о том, каким образом это решение принималось. Решался ли вопрос по ординарной процедуре, простым большинством голосов? Или же принимался νόμος επ άνδρί, при котором требовался то ли кворум в 6000 голосующих, то ли как минимум 6000 граждан, проголосовавших за это решение (см. в п. 2 данной главы). Последнее представляется нам более вероятным. Действительно, коль скоро за изгнание политика высказалось 6000 граждан, резонным будет предположить, что и для возвращения нужно было не меньшее их число.

* * *