Остракизм в Афинах

У остракизма, как и подобает на карнавале, была своя смеховая сторона. Мы сейчас имеем о ней достаточно смутное представление, поскольку источники, как правило, не концентрируют свое внимание на этом нюансе, однако о том, что она присутствовала, недвусмысленно дают понять инвективные надписи на остраконах, отличающиеся фольклорным, юмористическим, подчас обсценным характером. В ходе пропагандистских кампаний, которые велись перед остракофориями, важное место занимали, как мы увидим ниже, празднества дионисийского цикла, на которых будущие «кандидаты» осыпались насмешками. Впоследствии, насколько можно судить, эти насмешки так и перекочевывали из уст комических хоров на острака.

Итак, остракизм можно рассматривать как некую форму политического карнавала? Признаться, мысль слишком нова и нетривиальна, чтобы можно было сразу дать положительный ответ. Во всяком случае, идея представляется нам перспективной и требующей дальнейшего осмысления и развития.

Характерно, что любому карнавалу свойственно акцентирование внимания на личностных, а не на абстрактных моментах. Это в полной мере относится и к афинскому остракизму. Справедливо отмечалось[926], что на остракофориях, по сути, стиралась грань между политическим противостоянием и личной враждой, и мотивы многих голосующих граждан были скорее личными, нежели политические. Это опять же достаточно ясно из надписей на остраконах.

Во многом справедливо (хотя, естественно, пользуясь оборотами, свойственными его времени, которые мы вряд ли сочли бы научными) замечает Плутарх (Aristid. 7), что остракизм был милосердным средством утишить зависть (φθόνου παραμυθία φιλάνθρωπος), выражавшимся не в чем-то непоправимом (εις άνήκεστον ούδέν), а «всего лишь» в десятилетнем изгнании того, кто вызывал эту зависть. Посредством остракофории афиняне как бы «выпускали пар» своего недовольства в связи с той или иной конкретной ситуацией. Говоря более научно, остракизм с социально-психологической точки зрения был средством компенсировать фрустрацию. Характерно, что Плутарх, давая это «истинное» определение функции остракизма, тут же отмечает, что для благопристойности эту процедуру называли (έκαλεΐτο μέν δι ευπρέπειαν) «усмирением и обузданием гордыни и чрезмерного могущества». Херонейский биограф, таким образом, различает и отделяет друг от друга «мнимое» и «реальное» назначение института остракизма. Наверняка ему с хронологической дистанции в полтысячелетия именно такой и представлялась ситуация. Нам же на данном этапе исследования становится ясно, что речь следует вести не о «мнимой» и «реальной», а о первоначальной и вторичной, модифицировавшейся функциях. Как мы видели выше (гл. II, п. 2), в первой стадии своего формирования остракизм был действительно направлен против «сильных личностей», выразителей индивидуалистической тенденции. Судя по всему, по традиции и в дальнейшем считалось, что это так, хотя остракизм в течение V в. до н. э. приобрел уже новые функции, о которых говорилось в данном пункте (способ выбора между конкурирующими политиками и их линиями, средство компенсации фрустрации), и эти функции затмили, отодвинули на второй план первоначальную.

* * *

Многие античные авторы, писавшие об остракизме, специально подчеркивали, что эта мера не имела характера наказания (τιμωρία, κόλασις). Особенно настаивали на этом Диодор и Плутарх (Diod. XI. 55.3; XI. 87.2; XIX. 1.3; Plut. Aristid. 7; Them. 22). Можно, правда, встретить и иное мнение, признавшее остракизм наказанием. Однако из ранних памятников эта точка зрения встречается лишь в IV речи Андокида (Andoc. IV. 4, 40), а это, как мы уже отмечали и как будем еще подробнее говорить ниже, в высшей степени тенденциозный политический памфлет, от которого трудно ждать точности и объективности. Далее, Корнелий Непот (Aristid. l) называет остракизм наказанием (poena), но данный римский автор-компилятор, конечно, не вникал в сущность аттической юридической терминологии, да и вообще не отличался терминологической акрибией. Как ни странно, несколько раз называет остракизм наказанием Плутарх, говоря о последней остракофории (Plut. Aie. 13; Nic. 11)[927]. Это приходит в прямое противоречие с эксплицитно выраженной в других местах позицией того же автора, согласно которой остракизм наказанием не являлся. Не имеем ли мы дело с каким-нибудь упущением херонейского биографа, который, возможно, употребил неверный термин, сам того не заметив? Или можно говорить просто о нестрогом, нетерминологичном словоупотреблении? Наконец, еще несколько совсем поздних авторов (Schol. Paus. I. 2.4; Hesych. s.v. κεραμική μάστιξ) отождествляют остракизм с наказанием, но тут явно имеет место недопонимание более древних реалий: они утверждают, что подвергаемых остракизму еще и истязали (βασανίζειν), а это, конечно, не имеет ничего общего с действительностью.