Остракизм в Афинах

Можно говорить как о действительно значительном размахе и значении пропагандистских мероприятий в древнегреческих полисах, так и о необычности, нестандартности их для нашего рационалистического восприятия. Пропаганда была тесным образом связана с религией, мифологией и — шире — традицией в целом. Пожалуй, преобладание ориентации на традицию, а не на инновацию являлась одной из ее определяющих черт. Для выдвижения и распространения пропагандируемых идей, служивших интересам тех или иных групп, пользовались преимущественно традиционными средствами. Так, мифы (которые, не будем забывать, рассматривались как повествования вполне историчные) привлекались для обоснования или оправдания вполне современных притязаний. Тем же целям служила направленная политика в области культа, ритуалов, строительства, искусства. Немаловажную роль играли разного рода оракулы и предсказания, пропагандировавшиеся в наиболее благоприятные для этого моменты[940].

Вот один из характерных примеров использования мифа и ритуала в пропаганде, кстати, относящийся как раз к V в. до н. э. и имеющий некоторое отношение к остракизму. В 470-х — 460-х гг. до н. э. Кимон, тогдашний лидер афинского полиса, активнейшим образом эксплуатировал мифологию Тесея, постепенно становившегося «национальным» героем Афин, аттическим аналогом Геракла[941]. В частности, около этого времени (скорее всего, в 476/475 г. до н. э.[942]) он с большой помпой организовал перенесение «останков Тесея» в Афины с острова Скироса[943], где, по традиции, произошла его кончина (Plut. Thés. 36; Cim. 8). Как известно, мифы повествовали об изгнании Тесея из Афин, причем, согласно одной из ветвей традиции (которую мы разбирали выше, в гл. II, п. 2, там же и приведя ссылки на источники), это изгнание имело форму остракизма. Данный вариант предания впервые встречается в IV в. до н. э. у Феофраста, но нет оснований полагать, что этот последний выдумал его. Возвращение «останков Тесея» было, бесспорно, мероприятием многоплановым по своим импликациям; Кимон как бы в определенной степени отождествлял себя с древним героем, подчеркивал черты сходства между собою и им[944]. Для нас же наиболее интересен тот аспект проблемы, который относительно недавно был подчеркнут У. Р. Коннором[945]. «Возвращение Тесея» должно было восприниматься афинянами как возвращение его из остракизма (добавим, такое восприятие тем более вероятно, что буквально за несколько лет до этой акции имело место, как мы знаем, досрочное возвращение жертв первых остракофорий, которое должно было еще помниться). Привозя на родину останки героя, который в свое время несправедливо пострадал от сограждан, Кимон как бы имплицитно предостерегал на будущее против чрезмерно сурового обращения демоса со своими политическими лидерами. Для него, кстати, подобный намек был более чем актуален: его отец Мильтиад был осужден экклесией, да и сам он имел основания опасаться остракизма (и, как показали дальнейшие события, не напрасно). Эпизод с «останками Тесея» — типичный образчик пропагандистской акции, выросшей из недр мифо-ритуального комплекса.

Следует еще отметить, что пропаганда в полисных условиях имела (как и практически все аспекты политической жизни) значительно более личностный характер, чем то предполагают привычные нам современные реалии. Как в целом в политике происходила борьба не между абстрактными идеями, а между конкретными лидерами (см. п. 1 данной главы), так и на пропагандистском уровне острие атак было направлено против личности. Главной задачей было скомпрометировать противника; допускалось в том числе опорочение его личной жизни, особенностей характера и т. п. Строго говоря, и в наши дни это не исключено (достаточно вспомнить громкое «дело Левински» в США), но в демократических Афинах нападки такого рода предпринимались несравненно чаще, оказывались гораздо более эффективными и воспринимались не как сенсация, отклонение от нормы, а как нечто вполне естественное и правомерное. Выпады против личности противника, против его предков, родственников, друзей, были в, частности, повседневным делом в судебных процессах[946].

Уже в эпоху архаики пропаганда активно использовалась в борьбе за власть. Особенно часто, насколько можно судить, к методам пропагандистского воздействия на сограждан прибегали представители Старшей тирании (будь то Кипсел, Клисфен Сикионский, Писистрат, Поликрат, сиракузские Дейномениды и др.). По словам такого авторитетного специалиста, как Дж. Бордман, «Greek rulers (он имеет в виду именно архаических тиранов. — И.С.) were great propagandists, they used myth and religion to serve political ends, and they were served by poets and artists»[947]. О пропагандистских методах тиранов можно было бы долго говорить, но это увело бы нас слишком далеко в сторону от основной нити изложения, к которой мы и возвращаемся.