Остракизм в Афинах

«Достоин порицания ("Αξιόν δε μέμψασθαι) тот, — начинает оратор свою критику остракизма, — кто установил такой закон, который ввел в практику действия, противные клятве народа и Совета. Там вы клянетесь никого не изгонять, не заключать в тюрьму, не казнить без суда; в настоящем же случае без формального обвинения, без права на защиту, после тайного голосования человек, подвергшийся остракизму, должен лишиться своего отечества на такое долгое время! Далее, в подобных обстоятельствах большим преимуществом, чем другие, располагают те, у кого много друзей среди членов тайных обществ и политических союзов (οί πολλούς τούς εταίρους και συνωμότας κεκτημένοι). Ведь здесь не так, как в судебных палатах, где судопроизводством занимаются те, кто избран по жребию: здесь в принятии решения могут участвовать все афиняне. Кроме того, мне кажется, что этот закон устанавливает наказание, которое для одних случаев оказывается недостаточным, а для других — чрезмерным (τω μεν έλλείπειν τω ύπερβάλλειν ό νόμος μοι δοκει). В самом деле, если иметь в виду преступления, совершаемые против частных лиц, то я считаю, что это наказание слишком велико (μεγάλην τιμωρίαν); а если говорить о преступлениях, совершаемых против государства, то я убежден, что оно ничтожно и ровно ничего не стоит (μικράν καί ούδενός αξίαν ηγούμαι ζημίαν), коль скоро можно наказывать денежным штрафом, заключением в тюрьму и даже смертной казнью. С другой стороны, если кто-либо изгоняется за то, что он плохой гражданин, то такой человек и в отсутствие свое не перестанет быть плохим; напротив, в каком городе он ни поселится, он и этому городу будет причинять зло, и против своего родного города будет злоумышлять (έπιβουλεύσει) ничуть не меньше, а, быть может, даже и больше и с большим основанием, чем до своего изгнания. Я уверен, что в этот день, более, чем когда-либо, ваших друзей охватывает печаль, а ваших врагов — радость, ибо и те и другие понимают, что если вы по недоразумению удалите в изгнание гражданина, во всех отношениях превосходного (άγνοήσαντες έξελάσητε τον βέλτιστον), то в течение десяти лет город не получит от этого человека никакой услуги. Следующее обстоятельство позволяет еще легче убедиться в том, что закон этот плох (πονηρόν όντα): ведь мы — единственные из эллинов, кто применяет этот закон (χρώμεθα), и ни одно другое государство не желает последовать нашему примеру (ούδεμία των άλλων πόλεων έθέλει μιμήσασθαι). А ведь лучшими установлениями (άριστα των δογμάτων) признаются те, которые оказываются более всего подходящими и для демократии, и для олигархии и которые имеют более всего приверженцев»[1041].

На первый взгляд критика кажется поистине уничтожающей[1042]. Однако не будем забывать о некоторых немаловажных нюансах. Во-первых, перед нами памятник риторического жанра, у которого, как известно, были свои законы. Если в риторике нужно было воздать кому-то (или чему-то) хвалу (энкомий), то ораторы не скупились на пышные, восторженные эпитеты. И, соответственно, если требовалось кого-то (или что-то) порицать (псогос), то они не жалели максимально черных красок. Полутона не допускались. Кстати, вся IV речь Андокида «Против Алкивиада», в сущности, принадлежит именно к жанру псогоса, и в дальнейшем Алкивиад изображается в ней каким-то зверем в человеческом облике (подробнее о содержании речи см. ниже, в Приложении I).

Во-вторых, памятник, о котором идет речь, относится не просто к риторическому жанру. Это — политический памфлет, тенденциозный и субъективный до степени nес plus ultra. Ожидать в подобном произведении взвешенных, осторожных суждений не приходится: речь буквально пылает духом вражды.

В-третьих, если автором речи действительно является Андокид (а это все-таки наиболее вероятно), то к ней должно относиться то, что мы знаем об особенностях творческого стиля данного автора. Среди таких особенностей — крайне вольное обращение с историческими фактами и реалиями, вплоть до их прямого искажения. Примеры этого подхода несложно обнаружить и в только что процитированном пассаже. Так, оратор называет остракизм наказанием, каковым этот институт не являлся (о чем у нас подробнее шла речь в гл. IV, п. 3). Далее, он явно преувеличивает роль гетерий на остракофориях. Гетерии были небольшими политическими группировками, и даже совокупное голосование нескольких таких объединений (в случае какого-нибудь «сговора» между ними) не могло по-настоящему существенно повлиять на исход остракофории (мы попытались продемонстрировать это в связи с остракизмом Гипербола, см. в гл. I). И уж явно ложным представляется указание на то, что якобы ни один другой полис, кроме Афин, не применяет остракизм. Из трудов других авторов (Аристотеля, Диодора, схолиаста к Аристофану) известно об остракизме или аналогичных процедурах в целом ряде греческих государств (подробнее см. ниже, в Приложении II). Но что до всего этого нашему памфлетисту, коль скоро нужно навязать аудитории свою — отнюдь не бесспорную — точку зрения!