Остракизм в Афинах

Это высказанное нами положение подтверждается и на материале еще одного автора эпохи «второй софистики» — выдающегося ритора Элия Аристида (II в. н. э.). Аристид стремится дать такую оценку остракизма, в рамках которой этот институт не выглядел бы чем-то исключительно негативным. Указывая на отрицательные стороны остракизма, Аристид подчеркивает в то же время и вполне законный, легитимный характер этой меры. Так, он пишет (XLVI. р. 242–243 Jebb = II.р.316–317 Dindorf): «Фемистокл и Кимон были изгнаны остракизмом. Но это случилось не по причине ненависти или враждебности (ου μίσος ούδ' άλλοτρίωσις) народа к ним, а просто был у них закон на этот счет (ήν νόμος αύτοις περί ταύτα), по которому что-то подобное было положено (допускаю, что закон этот не слишком похвален). Таким образом, их проступок не был неизвинительным (ούκ απαραίτητον), а имел как бы вид благопристойности по отношению к этим людям (ώς έν τούτοις ευπρέπειαν): ведь все происходило, как я сказал, по закону (νόμω). Закон же был таков: чрезмерно влиятельных подвергали унижению, изгоняя на десять лет, но при этом не прибавляли каких-либо обвинений, изобличений или гнева… Так что же, справедливо поступали афиняне, изгоняя Кимона и Фемистокла? Я бы так не сказал, однако они и не совершали чего-то уж совершенно постыдного (ούδ5 αναίσχυντα γε παντελώς): и у изгонявших было некоторое оправдание (παραίτησιν), и для изгнанных случившееся с ними несчастье не влекло за собой позора…» Обратим внимание на несколько обстоятельств. Во-первых, Аристид настойчиво подчеркивает, что изгнание остракизмом проводилось согласно закону, на законном основании, и уже в этом заключается некоторое оправдание для самого мероприятия. Пусть закон этот не похвален, пусть он даже несправедлив, но это — закон, и нельзя чрезмерно порицать тех, кто ему следует. Очевидно, греческий ритор, живший в реалиях Римской империи, уже в определенной мере проникся римским правовым сознанием (dura lex, sed lex). А может быть, здесь и другой нюанс: остракизм — суровая, но законная мера — противопоставляется Аристидом проявлениям беззакония и произвола, которые должны были быть знакомы ему не понаслышке. Во-вторых, цитировавшийся автор говорит о том, что остракизм не был связан с каким-то гневом на его жертв, выражался лишь в изгнании, а не в чем-то более тяжелом. Здесь звучат те же нотки, что и у Плутарха. Остракизма Аристид не оправдывает, но, в общем, и не осуждает.

Элию Аристиду следует позднеантичный писатель Евнапий (Vitae soph. XXI. 2.1), который пишет, что закон об остракизме у афинян «гласил только о том, чтобы изгонять людей из города, а больше никакого наказания к этому не прибавлялось». Здесь речь идет о той же относительной мягкости обсуждаемой меры, которая противопоставлялась произволу, царившему в эпоху жизни автора, когда ни в чем не повинные люди зачастую подвергались по приказу императоров куда более жестоким карам (в данном случае речь идет о ссылке в IV в. н. э. врача Орибасия, друга императора Юлиана, пострадавшего от его преемников).

Впоследствии, в византийской традиции, возобладало негативное отношение к остракизму. Об этом институте уже мало что помнили, передавали его сущность с большими искажениями и при этом подчеркивали несправедливость и бесчеловечность такой меры, как изгнание выдающихся людей фактически за их заслуги и достоинства, а не за пороки. Именно такими тонами, проникнуты, например, рассуждения об остракизме, встречающиеся у Иоанна Цеца, Феодора Метохита и др. Не случайно в это время все чаще начинают вспоминать пресловутую историю об Аристиде и незнакомом с ним крестьянине, желающем изгнать этого политического деятеля исключительно за его «чрезмерную» справедливость. История эта разукрашивается все новыми риторическими подробностями (см. выше, гл. III, п. 5) и совершенно отрывается от какой-либо реальности. Строго говоря, оценочные суждения византийских авторов по поводу остракизма гораздо больше говорят о них самих и их времени, нежели об этом институте политической системы классической афинской демократии. Понятно, например, что для Метохита тема несправедливых страданий достойных людей оказывалась особенно актуальной в свете его собственной бурной карьеры, сопровождавшейся и взлетами, и падениями.