Остракизм в Афинах

Из другого, в высшей степени достоверного источника (Thuc. V. 4–5) известно, что Феак был главой афинского посольства в полисы Сицилии и Италии[1056]. Эта информация полностью совпадает с тем, что сообщает о себе говорящий в IV речи корпуса Андокида. Наконец, такой аргумент. Плутарх в одной из своих биографий (Alc. 13) цитирует речь «Против Алкивиада», о которой идет речь в данном приложении. Херонейский биограф, судя по всему, вообще хорошо был знаком с этим памятником, использовал многие данные из него при описании жизни Алкивиада (к сожалению, некритично подходя к этим тенденциозным данным). Так вот, цитируя речь, Плутарх называет ее не речью Андокида, а именно речью Феака «Против Алкивиада». Итак, сомнений быть не может: в античную эпоху, по крайней мере, частью авторов интересующий нас текст рассматривался как написанный Феаком.

Так что же, до нас действительно дошла речь Феака? Это было бы, конечно, блестяще: ведь оказался бы открыт новый, ранее неизвестный античный автор. Но, увы, это тоже не соответствует действительности. Перед нами даже и не Феак, а «Псевдо-Феак». То есть речь, несомненно, писалась от его имени, ее автор (кто бы им ни был) имел в виду именно Феака как лицо, произносящее речь. Таким образом, во всем предыдущем изложении мы можем смело заменить осторожное «говорящий» на имя «Феак». Но это не решает вопросов ни об авторстве речи, ни о ее аутентичности и достоверности содержащегося в ней материала. Ясно, во всяком случае, что сам Феак речь не писал, да и не произносил.

Дело в том, что по ряду достаточно очевидных обстоятельств можно с полной уверенностью утверждать: памятник, который здесь рассматривается, вообще не является аутентичной речью, произнесенной на остракофории 415 г. до н. э. Это тоже выявляется методами чисто внешней критики. Прежде всего, как говорилось выше (гл. III, п. 1), никаких речей в ходе проведения остракизма не произносилось. Процедура этого мероприятия — а ее общая последовательность хорошо известна из источников — просто не предусматривала каких-либо дебатов: граждане просто голосовали черепками. Но допустим даже, что в данном конкретном случае было допущено исключение (впрочем, не вполне ясно, зачем бы к такому исключению нужно было прибегать). Существуют, однако, и иные нюансы. Так, в высшей степени странным представляется, что в речи, произносившейся на остракофории 415 г. до н. э., вообще не упоминается имя Гипербола, хотя этот политик явно был одним из главных «кандидатов» на изгнание и в конечном счете был-таки изгнан. Опять же допустим (хотя не слишком ли много получается допущений?), что автор речи сознательно ничего не говорит о Гиперболе, так сказать, из аристократического снобизма, что ему, выходцу из древнего рода, кажется недостойным и неприятным упоминать незнатного демагога. Но как можно объяснить хронологические несообразности, встречающиеся в речи? Так, в одном ее месте (IV. 22) сообщается, что Алкивиад после захвата афинянами Мелоса якобы взял себе в наложницы одну из мелосских пленниц и прижил с ней сына. Мелос, как известно, после длительной осады пал зимой 416/415 г. до н. э. (Thuc. V. 116). К весне 415 г., к моменту проведения остракофории, ребенок, о котором идет речь, еще никак не мог родиться.