Остракизм в Афинах

Допустим даже и тут (хотя это уж совсем невероятно), что в общепринятой хронологии этих лет есть какие-то погрешности. Принесем всю традицию во главе с Фукидидом в жертву IV речи корпуса Андокида. И все равно останется самое главное — vaticinia post eventa, которые не дают ни малейшей возможности датировать анализируемое произведение 415 г. до н. э. В нем, в частности, говорится (IV. 12): «…Эта ненависть, которую испытывают союзники, проявит себя, как только возникнет морская война между нами и лакедемонянами (όταν πρώτον ήμίν καί Λακεδαιμονίοις γένηται ναυτικός πόλεμος)». Как можно было в 415 г., еще до Сицилийской экспедиции, догадываться, что такая война вообще когда-либо возникнет? Афиняне в то время еще безраздельно властвовали на море, спартанцы же не имели сколько-нибудь сопоставимого с ними по численности и силе флота; его создание было делом будущего. Далее, в другом месте (IV. 24) читаем: «Я, со своей стороны, уверен, что он (Алкивиад. — И.С.) заставит наше государство испытать величайшие несчастья и окажется на будущее виновником таких бедствий, что перед ними померкнут все его прежние преступления». Всё это можно было написать, только уже зная перипетии карьеры Алкивиада после 415 г. до н. э., когда он неоднократно переходил от одной воюющей стороны к другой и действительно оказался в известном смысле «злым гением Эллады». А к моменту остракизма, на котором будто бы произносилась речь, он, в общем-то, еще не совершил никаких особых злодейств. Иными словами, перед нами есть только две возможности: либо признать, что автор речи был воистину пророком и прозорливцем, либо все же согласиться с тем, что речь была написана не в 415 г. до н. э., а позже, уже после окончания Пелопоннесской войны, следовательно, не для остракофории, и что контекст ее оказывается фиктивным. Естественно, единственно научной является эта вторая возможность.

Итак, перед нами, собственно говоря, даже вовсе и не речь, а литературная фикция в виде речи, написанной кем-то от лица Феака. В таком случае становится актуальным вопрос: когда и с какой целью эта фикция была составлена? Только попытавшись ответить на этот вопрос, мы сможем дать хотя бы приблизительную оценку памятника как исторического источника. Высказывалось мнение, что датировка текста должна быть весьма поздней, не раньше конца IV в. до н. э., а скорее — еще позже, что автор сочинения пользовался трудами Феофраста[1057]. В таком случае речь вообще не имеет практически никакого источниковедческого значения, оказывается не только поддельной, но и вторичной. Другая крайность характерна для тех исследователей, которые склонны признавать авторство Андокида. Так, А. Раубичек считал речь вполне аутентичной, действительно произнесенной на последней остракофории[1058]. Такая датировка, однако, не объясняет ни одного из противоречий, перечисленных выше, и вряд ли может быть принята. У. Ферли, соглашаясь с тем, что на остракофории речь не могла быть произнесена, полагает, что время ее составления — период между отбытием Алкивиада на Сицилию и его отзывом в Афины[1059]. Речь, по мнению этого исследователя, писалась с целью скомпрометировать Алкивиада в то время, когда в его отсутствие в Афинах велась против него ожесточенная пропагандистская кампания. Однако нетрудно заметить, что эта гипотеза тоже отнюдь не снимает проблему, возникающую в связи с имеющимися в речи vaticinia post eventa.

Наиболее вероятной представляется та точка зрения, которая вполне резонно находит себе в последние десятилетия все больше сторонников[1060]. Согласно этой точке зрения, памятник, о котором идет речь, появился в первые годы IV в. до н. э., вскоре после свержения тирании Тридцати и восстановления демократии в Афинах. В связи с подобной датировкой стоит вопрос о жанре и назначении произведения. На сегодняшний день можно считать в основном оставленным мнение о IV речи корпуса Андокида как о риторическом упражнении, составленном в какой-то из ораторских школ и не имевшем иной цели, кроме оттачивания у учащихся мастерства красноречия[1061]. Если бы это действительно было так, то понятно, что наша оценка данного текста как источника должна была бы быть чрезвычайно низкой. Ведь риторы в своих школах отнюдь не стесняли себя какими-либо историческими реалиями, напротив, давали самый широкий простор разного рода фантазиям. Главным была не верность действительности, а чисто литературные качества сочинения. Но, кстати, отметим, что какими-то особыми литературными достоинствами речь «Против Алкивиада» как раз не блещет.