Остракизм в Афинах

Многие из свидетельств, вошедших в том, принадлежат к числу весьма известных и неоднократно становились предметом анализа в историографии. Таковы, например, сообщения Геродота (VIII. 79) и Фукидида (I. 135. 3; VIII. 73. 3) об изгнании остракизмом некоторых афинян (Аристида, Фемистокла, Гипербола), речь IV из корпуса оратора Андокида, почти целиком посвященная остракизму, в высшей степени ценные размышления об этом институте, принадлежащие Аристотелю (как в «Афинской политии», так и в «Политике»). Другие свидетельства (некоторые фрагменты из недошедших произведений комедиографов, историков IV в. до н. э. и др.), напротив, малоизвестны и никогда или почти никогда специально не изучались. Авторы подошли к данным традиции в высшей степени скрупулезно. Достаточно сказать, что они отыскивают и комментируют не только реально существующие свидетельства, но даже и упоминания о таких свидетельствах, которые утрачены.

Несколько примеров. Сообщается (Plut. Them. 21), что родосский поэт Тимокреонт, личный враг Фемистокла, написал стихотворную инвективу против этого политика после того, как он был изгнан из Афин. Строго говоря, мы вообще не знаем, сообщалось ли в этом стихотворении хоть что-нибудь об остракизме. Тем не менее оно попало в число прокомментированных свидетельств. Так же произошло и с речью софиста Поликрата «Против Сократа» (начало IV в. до н. э.), которая не дошла до нас, но в которой, судя по аллюзии у позднеантичного ритора Либания (Decl. I. 157), говорилось что-то об изгнании Дамона, музыкального теоретика и советника Перикла.

В целом у нас создалось впечатление, что ученые, занимавшиеся сбором свидетельств об остракизме, подошли к своей задаче, так сказать, «максималистски». Опасаясь упустить хоть какое-нибудь упоминание об этом институте, они не избежали другой крайности — включили в сводку такие тексты, которые вряд ли вообще имеют отношение к остракизму (Aristoph. Equ. 819; fr. 593 Edmonds[321]; Theopomp. FGrHist. 115. F91). Эти «квази-свидетельства», на наш взгляд, напрасно оказались в сводке. А в то же время составители не учли некоторых текстов, немаловажных для понимания тех или иных аспектов истории изучаемого института. В частности, оратор Эсхин (I. 111–112) сообщает об экфиллофории — разновидности остракизма, отличавшейся от его «классической» формы тем, что она проводилась не в народном собрании, а в Совете, «бюллетенями» же для голосования служили вместо черепков надписанные оливковые листья[322]. Весьма интересен отмечавшийся нами выше пассаж другого афинского мастера красноречия — Ликурга (Leocr. 117–118), в котором, возможно, содержится упоминание об официальном списке жертв первых остракофорий.

Четвертая, завершающая часть книги «Свидетельства об остракизме» представляет собой заключение (авторы — Г. Хефтнер, В. Шайдель и П. Зиверт)[323]. В нем предпринимается попытка обобщения полученных результатов. Авторы специально подчеркивают, что пока это обобщение имеет сугубо предварительный характер, а по-настоящему ответственные выводы могут быть сделаны лишь после того как будут собраны и обработаны свидетельства об остракизме, относящиеся к послеклассическому времени.

Подведение итогов исследования идет по нескольким параллельным линиям. Рассматривается, в числе, прочего, лексика, употребляемая писателями V–IV вв. до н. э. в связи с остракизмом. Указывается, что главным техническим термином для этой процедуры являлся глагол (έξ)οστρακίζω, встречающийся уже на нескольких острака, а в нарративной традиции — впервые у Геродота. Параллельно с ним в источниках фигурируют и нетехнические обозначения остракизма: φεύγω, μεθίστημι, έκβάλλω, έξελαύνω, έκπίπτω. В связи с вопросом о времени введения остракизма обращается внимание на то, что у самых ранних авторов ничего по этому сюжету не говорится; впервые датировка этого события (непосредственно перед 487 г. до н. э.) дается в IV в. до н. э. у Андротиона[324], а чуть позже Аристотель, полемизируя с этим аттидографом, связывает учреждение остракизма с клисфеновскими реформами.