Читаем ОстротА. Записки русского бойца из ада полностью

Кстати, холодильник. Но мое внимание привлек даже не он, а наклейки, которыми он был разукрашен. Обычные такие наклейки шириной сантиметра два и длиной четыре можно было найти под оберткой продающихся по рублю жвачек. Кто-то примерно моего возраста в детстве украшал родительскую или дедушкину дачу. Эти наклейки висели нестертыми десяток-другой лет, дача старела вместе со своими владельцами, что могли нет-нет да и глянуть на творчество потомка, оставшееся на холодильнике теплым напоминанием о его детских годах. А теперь на эти наклейки, на что-то детское, теплое и интимное, смотрит закованный в броню солдат, забежавший сюда, соревнуясь в скорости с охотящимся на него демоном. Это как-то слишком сюрреалистично, странно и неприятно — быть именно тем солдатом. Частью какого-то совсем другого мира, состоящего из смерти, боли и огня. Слишком взрослого мира, порочащего и убивающего чьи-то детские воспоминания.

Процесс ожидания прекращения обстрела представлялся мне долгим, размышлять о наклейках с героями боевиков и автомобилями я долго не мог, поэтому из одного из магазинных подсумков достал смартфон и включил камеру, направив ее на себя. Эти ролики сохранились, поэтому и содержимое записей можно рассказать с документальной точностью и абсолютно точно описать мой тогдашний внешний вид: глаза закрывают защитные очки, на голове — прикрытый выцветшим чехлом расцветки «мультикам» черный шлем, пыльные, серые усы и борода, а ниже — все тот же «мультикам», который закрывал сделанный из кевлара воротник. На груди торчали аварийные ножницы, аптечка и рация с короткой антеннкой, а плечо пересекал ремень от автомата.

Селфи под обстрелом


— Привет, Алишенька, — начал я надиктовывать обращенную к жене запись каким-то слишком возбужденным, воодушевленным, как мне показалось позже, голосом. Я предпринял несколько попыток записать ролик, но они постоянно прерывались взрывами, сотрясаниями и лезущей ко мне подружкой.

— Знаешь, я даже ревную, — скалилась на меня ОстротА, наблюдая за тем, как я пытаюсь записать весточку для любимой женщины, — или ей нужно ревновать? Она далеко, а ты здесь, со мной. Сколько можно бегать, милый? Просто иди ко мне, расслабься, будет не больно. Просто иди ко мне, и все это закончится.

Я не смотрел на ужимки старой, как мир, твари и продолжал записывать видео, стараясь сделать вид, что мы с Гиннесом здесь одни. Но это было сложно — ОстротА явно была не в себе, она свистела и плевалась снарядами с завидной частотой.

— Смотри мне, милый, я такая единоличница… Мне так не нравится, когда меня меняют на кого-то еще. Раз тебе со мной плохо, может, ускорить встречу с твоей ненаглядной, а? — Глаза богини сверкнули чем-то уж совершенно недобрым. Не игривостью, не похотью, а именно злобой и раздражением. Уголки губ опустились вниз, а тонкий язык несколько раз скользнул по острым зубам, как бы оценивая их остроту.

— Воздух!

Где-то поблизости кружило нечто летающее и, скорее всего, вражеское. Не думаю, что морпехи в очередной раз решили рискнуть дроном и полетать над нами, смотря, по кому работает вражеский миномет. Так, если снять все-таки эту жужжащую мразь, то нам станет куда проще — враг ослепнет, а вместе с ним отступится и подбирающаяся к нам ОстротА, пальба прекратится.

Я пошел к входу, запустив пушку и опять направив ее куда-то в сторону, откуда исходил звук. Однако глазами нащупать «птичку» мне так и не удалось, а звук перебивался моим незадачливым орудием.

— Ближе сюда начал бить, — обратился я уже к Гиннесу, поняв, что каждый следующий разрыв дает мне по ушам чуть сильнее, чем предыдущий, — если сюда попадет, то сразу жопа. Предлагаю марш-бросок в сторону бункера по улице. Между залпами около минуты, за это время должны спрятаться в другом доме.

Уже не помню, что сказал напарник, но вроде бы каким-то образом выразил согласие. Да даже если бы и не выразил, оставаться дальше и ждать, пока миномет все-таки пристреляют, было делом глупым и неблагородным, а нормальный бункер мог гарантировать нам выживание даже в том случае, если криворукие украинские минометчики каким-то чудом несколько раз подряд попадут в дом, под которым мы засядем. Там ОстротА меня не достанет. В бункере я уверен.

Я приподнялся и начал ждать очередного разрыва, который послужит сигналом к началу следующей перебежки. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще раз и еще. Сколько можно уже ждать этого прилета? А вдруг это как раз тот, что в щепки разнесет наш домик?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное