ОстротА. Записки русского бойца из ада

— Я вообще все боевые могу не спать. На шухере буду постоянно, — послышалось снизу, из блиндажа. Это вещал некто с позывным «Папаха», плотный, невысокий и лысый мужчина с голубыми глазами, который вообще любил очень много чего рассказывать. Сошлись мы с ним на почве землячества — когда он выяснил, что я тоже из Оренбурга, то позвал с собой на этот выезд и заявил, что я «ближайший ему человек» и за меня он «порвет жопу». Не то чтобы мне хотелось, чтобы кто-то из сослуживцев из-за меня экспериментировал со своим задним проходом, но отговаривать я его не стал. В конечном итоге выяснилось, что ни одному из слов Папахи верить нельзя. И понял я это после того, как он завалился спать беспробудным сном.

Впервые я с ним столкнулся сразу после того, как меня привезли на базу и решили определить на ночлег. В здании бывшей автобазы, ныне уничтоженной попаданием «Хаймарса», встретивший меня боец провел по коридору и открыл одну из однотипных пластиковых дверей.

В небольшой комнате на одно окно впритык стояли четыре кровати, и на одной из них лежал Папаха — коренастый, в десантном тельнике, лысый и вообще производящий впечатление опытного бойца.

— Ты кто такой?

— Новый доброволец, — ответил я, кидая на пол рюкзаки и усаживаясь на кровать, головой подходящей к подоконнику.

Папаха поднялся на кровати напротив и, как мне показалось даже через полумрак, смерил меня испытующим взглядом.

— Где воевал, где служил?

— Нигде не воевал и не служил, но раньше с оружием работал, — отозвался я, понимая, к чему это все идет. Начинался разговор в духе «наберут по объявлениям, делать тебе тут нечего» и т. д. Но все пошло по совершенно непредвиденному маршруту.

— Вот смотри, зажали тебя в переулке хохлы вчетвером. Патроны кончаются, так огнем прижимают, что головы не поднять. Что будешь делать?

Вопрос до боли напоминал зоновские загадки из разряда «что съешь — мыло со стола или хлеб с параши?». Они в абсолютном большинстве случаев отличаются тем, что угадать ответ, ранее не соприкасаясь с блатной культурой, практически невозможно.

— Гранату кину, — предположил я спустя несколько секунд.

— Нет гранат!

— Ну и что делать?

— Берешь, чеку вырываешь и вместе с собой кого-нибудь забираешь! Я так восемь человек с собой забрал, весь бок вон…

— Так подожди, нет же гранат?

В ответ мне послышалось сопение, а затем собеседник и вовсе затих, уложившись обратно на койку. В голову мне уже тогда начали закрадываться некоторые подозрения — человек, подорвавшийся и забравший еще с собой восьмерых, спокойно сопит на кровати и всем видом показывает, что на тот свет не собирается.

Тогда я списал это на состояние алкогольного опьянения (закладывал за воротник, как выяснилось позже, Папаха нередко), а потом понял, что у человека просто такой стиль общения — постоянно петь себе дифирамбы, которые имеют мало общего с реальностью. Как-то раз он попросил у меня денег на батарейки для фонарика, оправдывая себя таким образом:

— Денег всего триста рублей осталось. Триста тысяч, но они у жены, а тут ни копейки.

Также он рассказывал, что во множестве городов нашей необъятной родины у него по жене, с которыми он время от времени подолгу трещал по телефону, поэтому назвать его человеком надежным язык как-то не поворачивался. Но какой был — такой был.

За бойницей постепенно темнело, меня сменили на «глазах», и я отправился перекусить. Наш сухой паек представлял собой круглые хлеба, «мевину», как местные называли всю лапшу быстрого приготовления, консервы с рыбой и мясом и прочую непритязательную еду, основным положительным качеством которой было то, что она почти не портилась. Армейских стандартных сухих пайков здесь, к сожалению, не было, хотя они были бы и разнообразнее, и питательнее, и компактнее. Но опять же, как мне рассказали позже, многие из солдат в начале войны не имели и этого, особенно те, кто был мобилизован из ДНР в другие подразделения. Описывалось их положение крылатой фразой: «Питание трехразовое — понедельник, среда и пятница».

Я разогрел банку дешевой свиной тушенки на раскаленной печке, проглотил ее содержимое вместе с хлебом и выпил чаю. Война, ранее представлявшаяся мне чем-то пугающим и жестоким, теряла свое былое очарование и представала передо мной в новом свете — делом утомительным, малопривлекательным и не позволяющим реализоваться героическому порыву. Черкес перед выездом дал мне с собой два магазина, так как у меня их не было вообще, и я с христианским смирением ждал «начала». Когда они мне пригодятся, я не знал, но чувствовал, что в любую секунду относительная мирность нашей позиции может смениться схваткой с превосходящим противником.

Блиндаж под Авдеевкой

Особенно это чувство обострилось, когда я вышел сторожить основной вход в блиндаж. Там, у входа, лежала дежурная граната, так как гранаты нам с собой никто не выдавал — в «П.» того времени они были редкостью. Там же, у входа, дежурил я, взяв РГД-5 в руки и подразжав усики, сжимающие чеку. С боевыми гранатами я до этого момента не сталкивался, однако в теории представлял, что с ней нужно делать.