ОстротА. Записки русского бойца из ада

Еще одного я окрещу Шлангом. Высокий, жилистый, тоже возрастом около сорока лет — по нему явно было видно, что он долго отбывал наказание в местах лишения свободы. По некоторым людям это было настолько заметно и очевидно, что казалось, это не заключение их такими сделало — они изначально были созданы для заключения и не могли пойти каким-либо другим путем. Шланг мне запомнился рассказом о том, как во время совместной пьянки предававшаяся утехам с разными мужчинами подруга внезапно отказалась удовлетворять его орально, за что получила удар по лицу. История отдавала какой-то столь зашкаливающей дикостью и низостью, что навсегда запечатлелась в моей памяти — как мазут оставляет на одежде пятна, от которых просто невозможно избавиться. Но более меня впечатлил даже не сам факт, что подобное где-то происходило, а то, что человек об этом рассказывал самостоятельно и в незамутненном сознании, а значит, подобным чуть ли не гордился.

Пожалуй, тогда я в целом еще был слишком впечатлителен. Все мне казалось необычным и новым. Сейчас, спустя почти два года после описываемых событий, все было бы таким привычным, стандартным и даже тривиальным, но тогда и окоп был чем-то из совершенно другого мира, с которым я ранее никогда не пересекался.

Старший на позиции, которого, насколько я помню, звали Черкес, крупный и полноватый смуглый мужчина лет пятидесяти, получил инструкции от предыдущего командира, чье подразделение мы сейчас меняли, и мы двинулись куда-то по петляющему окопу. Он то расширялся, то сужался, то менял уровень, от него в разные стороны отходили небольшие «лисьи норы» — углубления, которые позволяли спрятаться во время обстрела и способные защитить от взрывов и осколков. В некоторых местах окоп был перетянут «сигнализацией» — веревками, на которых болтались металлические банки. Предполагалось, что вражеский диверсант должен зацепить их в темноте и выдать себя караулу.

Сначала окоп нырнул под накат — перекрытие из толстых бревен, что сверху было присыпано землей, а затем, спустя метров пять, уперся в деревянную дверь. За нею скрывался огромный блиндаж, один из самых больших, какие я когда-либо встречал. В первом помещении в тусклом свете висящего под потолком фонарика можно было разобрать стоящие в левом углу двухъярусные лежанки, сколоченные из грубых досок. По центру помещения стоял стол, за ним скрывалась еще одна кровать, а справа от входа горела небольшая печь-буржуйка.

Потолок был низким и серым, как и все, что меня окружало. Земляные стены, земляной пол — все это не могло обеспечить какого-то намека на чистоту, и с этим приходилось мириться. Это передовой рубеж, отстроенный здесь порядка восьми лет назад, за которым идет сначала Ясиноватая, а потом Донецк. Первая линия обороны, а за ней дальше — только жовто-блакитные прапоры и люди, которые тоже говорят на русском языке, но которые хотят нас убить, — точно так же, как ты хочешь убить их.

— Мы тут все потенциальные «двухсотые», — задумчиво проговорил Черкес, когда мы собрались в основном помещении, — ДРГ зайдет, одну гранату в трубу, и все. Со всех сторон хохлы, там окопы к ним идут. Это их бывшие позиции, поэтому они тут все знают.

Вот так приехать на войну и в первый день на фронте стать жертвой заброшенной в печку гранаты мне совершенно не хотелось. Однако я уже здесь, пусть и с трех сторон противник, пусть нас тут всего семеро на километры вокруг (эти позиции уже в тылу, поэтому нет ничего страшного в том, чтобы рассказать о происходящем там почти за два года до написания этих срок). Семь бойцов, многие из которых так же, как и я, приехали на передовую в первый раз и которых эти слова, скорее всего, тоже сильно демотивировали.

Как я уже сказал, я уже здесь. Я делал то, что должен, — примчался на поезде из Санкт-Петербурга, пересек границу по документам, гласящим, что человек в камуфляже и с двумя рюкзаками амуниции едет работать помощником юриста. Теперь остается ждать и надеяться на лучшее, а если что-то и произойдет, то принять свою участь достойно. Других путей развития ситуации я просто не видел.

— Кто сейчас первый пойдет на «глаза»?

Я вызвался и отправился к «глазам», небольшой будке, чуть поднимающейся над уровнем земли и смотрящей в разные стороны узкими бойницами. Настолько узкими, что для наблюдения голову приходилось наклонять вбок — иначе она упиралась в потолок. Через бойницы было видно поле, пересекающую его лесополосу; ставки; завод «Коксохим», бои за который закончились в начале 24-го года. Противника видно не было, да даже если и смотреть во все глаза, противник все равно может подойти к блиндажу незамеченным. Вокруг блиндажа в разные стороны паутиной расходились окопы, часть обзора закрывал косогор — действительно, для ДРГ здесь было весьма вольготно. Еще один человек охранял входы в блиндаж, которых было три, а остальные бойцы находились внутри и просто ждали окончания выезда — ели, спали, топили печку. Предполагалось, что мы будем меняться каждые два часа, а затем отдыхать, и затем я тоже пойду на заслуженный отдых.