ОстротА. Записки русского бойца из ада

В кузове грузовика тряслись тринадцать мужчин со старыми автоматами. Из общей массы я, пожалуй, немного выделялся — на моей голове недешевый кевларовый шлем, в то время как остальные едут в шапках и капюшонах, презрев выданные в части каски-«мозгосборники». Это стальные шлемы времен чуть ли не Второй мировой, не защищающие ни от пуль, ни от осколков. Вес они имеют солидный, но пригодятся только для того, чтобы не дать содержимому черепной коробки расплескаться по окрестностям после столкновения головы и куска металла.

Кроме того, я единственный, на ком были очки. Всего -1, но на выезде зрение должно быть максимально четким. На этом, пожалуй, отличия и заканчивались. Когда все повернулись вслед идущим по обочине девушкам, то я повернулся вместе со всеми. Когда ехавший рядом со мной мужик включил с телефона музыку ранее ненавистного мне жанра, то я пришел к выводу, что она не так уж и плоха, и начал покачивать в такт головой. «Урал» ехал по окраине Донецка под хрипловатые трели какого-то рэпера (или это еще шансонье? черт их разберет).

Номерок блатной, три семерочки,
Едет-едет фраерок, ксивы-корочки…

Автоматы были направлены в серое небо, я пытался согреть руки, зажав их под коленями, и думал о том, что по возвращении с войны такое бы послушал снова. Судя по всему, предвкушал будущую ностальгию по поездкам на отмеченном буквой Z военном транспорте.

Это может показаться странным, но я ощущал близость с людьми, оказавшимися со мной в одном грузовике. Они были куда ближе дезертиров, куда роднее многих, оставшихся в России. С некоторыми из присутствующих мы пили водку, с некоторыми жили в одном кубрике, а некоторых я даже не знал, как зовут. Различия во взглядах, предпочтениях и вкусах не играют никакой роли, когда вы вместе отправляетесь на линию соприкосновения. Все это представляется такой мелочью, о которой даже не хочется задумываться.

Часть 3. Религия и война

«Ничто так не объединяет людей, как религия и война», — неоднократно говорил один из моих сослуживцев. Вот с ним меня точно ничего не могло объединить, уж больно мы не сходились характерами — наглый, агрессивный и несколько раз контуженый ветеран очень любил барагозить и орать без веской причины, чем вызывал жгучее желание выбить ему зубы прикладом автомата. Однако выражение мне понравилось, и некое зерно истины в нем определенно есть.

Впервые я ощутил, что крепко повязан с окружающими меня людьми, во время одного из построений. Тогда вперед вышел один из солдат, невысокий и полноватый чернявый мужичок, чтобы прочитать молитву. Мы молились за здравие и за упокой наших братьев, вместе крестились, вместе проговаривали одни и те же простые слова. Они незримыми нитями стягивали нас, всех тех, кто стоял тогда на плацу. А стояли люди очень разные.

Большую часть из них составляли шахтеры, сидевшие и сидевшие шахтеры. «Глубинный народ», как любят говорить обитатели столиц. Здесь, на территории бывшей Украины, действительно обычная русская глубинка, пусть и отличающаяся от регионов России говором и набором забавных слов, которые не услышать в других областях.

Из общего правила были и исключения — преподаватель танцев, медик, работник кондитерской фабрики, строитель, алкоголик, дальнобойщик… Среди них есть и местные, и прибывшие из России добровольцы. Но почти все они вполне попадали под определение «глубинного народа» и зачастую отбывали наказание в местах не столь отдаленных. Я успел хорошо узнать их за то время, пока грелся с этими людьми у одной печки, спал на одной лежанке еще с тремя-четырьмя бойцами, делил с ними еду и ел из одной посуды. Неоднократно в голову приходила мысль о том, что отсидка меня, в общем-то, не особо пугает, раз довелось уже находиться в крайне стесненных условиях в суровом мужском коллективе.

Мат, разговоры о конспирологических теориях, беседы о пребывании в местах лишения свободы, невеликая эрудированность и общая неосведомленность в политических вопросах, конечно, могут смутить во время общения. Но, несмотря на все, это честные, смелые и в чем-то прекрасные люди. Многим из них я, не моргнув глазом, доверю свою жизнь, да и уже, считай, доверил.

Начало войны поставило жесткий водораздел для всех. Приятели, с которыми я пил в модных питерских барах, оказались по одну сторону, мы — по другую. Богема, менеджеры, модные ребята на хороших машинах, кричащие «Нет войне», студенты остались где-то далеко. Мягкие, слабые, трусливые и нежные люди, чей радужный мирок посыпался, когда жизнь оказалась страшнее, чем они предполагали, были позади.

Когда я говорю «мы», я говорю о тех, кто идет со мной через горнило войны. Тех, кто молится за нас, находясь в тылу. И произнося это «мы», я презираю тех, кто со снобизмом и апломбом говорит о «глубинном народе». Любая русская элита вырастет из него, новые поколения нашей нации уйдут корнями в них — в шахтеров, рабочих, бывших сидельцев, действующих солдат, не боящихся идти через грязь навстречу чему-то великому.