Остров

— Что? — взвилась Натка. Но постаралась тут же взять себя в руки. — Ты поел? Все. Наливай чай и иди, мне здесь прибраться надо.

— Хорошо.

Лаголев шагнул к чайнику и, оказавшись за спиной, попытался неловко ее обнять. Одну руку пропустил к животу, другой поймал за грудь. Никаких ощущений. То есть, ощущения были, но совсем далекие от страсти или желания. Натке подумалось, что так мог бы обнимать вежливый, виноватый зомби.

— Брысь!

Лаголеву хватило окрика и шлепка по ладони. Он отступил, завозился с чаем: звякнул ложечкой, вытащил пакетик, плеснул кипятка. Не надо было даже поворачивать голову: все было в звуках, приглушенных, стесненных.

— Знаешь, что? — сказала Натка. — Я возьму в долг у Поляковых. На неделю они без процентов дадут.

Чувствовалось: Лаголев занемел спиной. Занемел весь.

— Может, не надо? — спросил он.

— А сын у тебя босиком ходить будет? Или еще по психу из окна выбросится. Что ты тогда делать будешь?

— Что он, два дня не подождет?

Натка скривилась.

— Ты налил?

— Налил.

— Ну и иди.

— Нат, — встал перед ней Лаголев, — ну, бывает. Я виноват.

Выбесил.

— Очень хорошо, — сказала Натка, — значит, завтра мы с Игорем идем за кроссовками. А ты разбираешь антресоли и передвигаешь холодильник.

— Куда?

— На полтора метра правее.

— Нормально же стоит.

— Это для тебя нормально! — взорвалась Натка. — А я бы стол наконец к окну подвинула. Чтобы в тот угол можно было спокойно сесть! И вымыть линолеум там нужно. Воняет, то ли вода протекла, то ли еще что. И если ты не слепой, то увидел бы, что холодильник часть окна своей тушей загораживает, ни встать, не пернуть!

— У нас — широкое окно.

— Заткнись!

— Нат.

— Все, это решено! Хоть какая-то польза от тебя будет. А то все, как с козла молока. Можешь еще балкон разобрать.

— Я думал, мы вместе…

Натка издала горловой, захлебывающийся звук.

— Вместе! Когда ты мне помогал? Ты денег из своего азера выбить не можешь! Руки у тебя, сказать, откуда растут?

— Не надо, — буркнул Лаголев.

— Иди! — махнула рукой Натка.

Она взяла его тарелку, опустила в раковину, нарочно производя, как можно больше шума, чтобы не стоял вечной занозой, включила воду, подобрала ложку, крышку от сковороды, обернулась: ушел.

От злости даже подташнивало.

Ничего, ничего ведь не может! Только взбесить. Обниматься он насобачился! Герой, блин, любовник. Сексом уже месяца четыре не занимались. Или полгода? А почему? Просто противно. Про-тив-но! Это все-таки близость. А какая близость может быть, если особь противоположного пола — Лаголев? В этом и вопрос.

Натка исступленно принялась оттирать посуду от остатков еды. Нормальный бы муж — что? Купил бы посудомоечную машину, а не заставлял жену чистить тарелки за собой. Поел он! Греча ему, видно, поперек горла встала, когда она про кроссовки заговорила. Оставил ложку или две. А курицу всю употребил.

Натка сбросила гречу в помойное ведро. Потом вымыла тарелку сына. Взялась за ножи и вилки.

Вода шипела, колола кожу. Не вытерпела, с мокрой тряпкой пошла в комнату. Там — новость: Лаголев устроился с кружкой на диване.

Пьют оне, барствуют!

— Вот знаешь, — сказала она, — если послезавтра денег не будет, мы крупно с тобой поссоримся. Я вообще тогда подумаю о разводе.

Лаголев моргнул.

В телевизоре шла какая-то демонстрация, красные флаги соседствовали с белыми, то ли коммунисты сдавались, то проходила акция в поддержку не понятно чего. Снега, может быть? Нет, делать людям нечего! Такое ощущение, что они по любому поводу готовы строиться в колонны и идти к Кремлю.

Ура! Долой! Да здравствует!

— Хорошо, — сказал Лаголев.

Натка, отвлекшаяся на телевизионную картинку, не сразу смогла переключиться.

— Что?

— Я говорю: хорошо, — повторил Лаголев. — Нат, я устал. Давай сегодня не будем цапаться.

Он был все-таки идиот.

Восемнадцать лет живет с человеком и не знает, что, когда жена на взводе, предложение успокоиться ее только больше распаляет. Или намеренно провоцировал? Ах, это было уже не важно, не задержалось в мозгу. Натка кинулась в скандал, как в последний бой.

— А почему это мы не должны цапаться? — спросила она высоким голосом, встав от Лаголева справа.

Это была маленькая женская месть. Не любил Лаголев, когда ему в левое ухо кричали. Чувствительное, видите ли, восприимчивое было ухо. Отитное.

— У нас что, все хорошо? — Натка покрутила тряпкой у Лаголева перед носом. — Мы что, в деньгах купаемся? У нас сын в новых кроссовках ходит? Я, наверное, что-то не то говорю. Мы сейчас обнимемся и станцуем. Мы же всегда так делаем, когда у нас в квартире шаром покати. И в головах тоже.

Лаголев склонил голову влево и закрыл глаза.

Словно устранился, уплыл, представил себе, что Натки здесь нет. Или его здесь нет. Только бесполезно. Натка тронула его за плечо.

— Ты от разговора не уходи.

— Нат, я все понял, — не собираясь на нее глядеть, пробормотал Лаголев. — Зачем по десять раз повторять? Я понял.

— Да?

Он добился того, что довел-таки Натку до рукоприкладства. Пощечина вышла звонкая. Бац! Палец зацепился за Лаголевскую губу и дернул ее вниз.

— Ты дура? — вскочил Лаголев.

Продолговатый след от пощечины мгновенно образовался на его щеке.