Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

По Бэкону получалось, что Сомерсет действительно участвовал в убийстве Овербери, но не потому (или главным образом не потому), что бывший друг воспротивился матримониальным планам своего патрона, нет, то было убийство опасного шантажиста, которому граф по непростительной халатности доверил интимнейшие тайны королевства. (Повторяю – речь шла именно о мотивах Сомерсета, тогда как у графини были свои резоны уничтожить сэра Томаса). Тем самым дело Сомерсета обретало новые грани, с уровня любовных напитков и отравленных пирожных оно переходило в иной ракурс – серьезного государственного преступления. Однако поскольку личность убиенного вызывала (отчасти стараниями Бэкона) не больше симпатий, нежели личности обвиняемых в организации убийства, то у короля появлялась возможность проявить милосердие.

Источник «отчаяния… и ненависти, смешанных с глубоким и бездонным страхом»[859] следует искать, как уверял Бэкон, в ужасе, который граф испытывал при мысли, что в результате происков его бывшего друга тайны могут быть раскрыты, причем тайны «высшей и опасной природы». Поэтому Сомерсет опасался Овербери даже находящегося в Тауэре. А тот в свою очередь, находясь в тюрьме, угрожал графу, предрекая, что он, Овербери, может быть, и умрет в застенке, но позор Сомерсета не умрет никогда и графу придется раскаиваться, причем в том самом месте, откуда сэр Томас ему писал. «И в этом его слова оказались пророческими», – патетически восклицал Бэкон[860].

Заседание суда длилось уже семь часов, и конца не было видно. Лорд генеральный атторней, наконец, закончил свое выступление. По свидетельству одного из присутствовавших, ответы Сомерсета «были столь скудными и вялыми (poor and idle), что многие лорды только покачивали головами и краснели, когда слушали столь убогие оправдания»[861]. На фоне жалкого лепета бывшего королевского фаворита яркая речь Бэкона выглядела много убедительней, чем была по существу. Изрядно уставшая публика и судьи уже не сомневались в виновности графа. «Погода стояла такая теплая, – писал Д. Чемберлен, – и меня внезапно охватила такая слабость, что я не мог более там находиться. Когда же я услышал, что послали за факелами, то решил, что они будут заседать до полуночи, если лорд-канцлер (т. е. престарелый и больной Эллисмер. – И. Д.), который в этот день председательствовал, будет в силах это выдержать»[862]. Когда Чемберлен вышел на свежий воздух, шел уже девятый час.

Посовещавшись около часа, пэры вынесли вердикт: «Виновен». Сомерсет же в своем заключительном слове вновь заявил о своей полной невиновности. Это означало, что он не мог более расчитывать на милость Его Величества. В своем письме Якову граф просил только о двух вещах – о «благородной смерти» (т. е. чтобы его не повесили, а обезглавили) и о том, чтобы часть его имений сохранили для его дочери[863].

Однако король не желал казнить ни графа, ни его супругу. Поэтому перед Бэконом встала новая задача: нужно было сформулировать основания для королевской милости в сложившейся ситуации. Речь шла, разумеется, не об оправдании Сомерсета, но о сохранении ему жизни.

1 июля 1616 года Бэкон посылает Д. Вильерсу проект королевского распоряжения о помиловании («your Majesty’s gracious pardon») леди Сомерсет. Аргументы сэра Фрэнсиса просты и очевидны: король сохраняет ей жизнь в знак «уважения к ее отцу, друзьям и роду», а также принимая во внимание «ее добровольное раскаяние и когда она находилась в заключении, и перед судом». Кроме того, было учтено прошение лордов о ее помиловании. Бэкон добавил также, что графиня якобы была лишь соучастницей преступления («an accessory before the fact», т. е. соучастницей до события преступления, пособником), но не главным действующим лицом[864]. К сожалению, документов, касающихся роли Бэкона в помиловании графа Сомерсета, по-видимому, не сохранилось.

Историки по-разному представляли роль Бэкона в этом деле. Одни отмечали ненависть сэра Фрэнсиса к Сомерсету[865], другие подозревали лорда-атторнея в сговоре с королем с целью «пощадить двух преступников» и обеспечить им прощение[866], третьи хвалили «мудрость и осторожность», с которыми Бэкон подошел к делу Сомерсетов[867], а Б. Монтагю писал об «объективном и милосердном обращении [Бэкона] с человеком, которого в дни его процветания он презирал и избегал»[868]. Действительно, у Бэкона не было перед Сомерсетом никаких обязательств. Когда граф был в фаворе, сэр Фрэнсис умудрялся решать все мало-мальски важные дела непосредственно с королем. И должность генерального атторнея Бэкон получил, не обращаясь к фавориту за протекцией[869].