Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

В письме королю Дигби вынужден был также упомянуть о «неосторожной манере [Сомерсета] хранить бумаги и секреты, доверенные ему Вашим Величеством, примером могут служить его [Сомерсета] переговоры с испанским послом по делу о женитьбе [наследного принца], проведенные без уведомления Вашего Величества и, как очевидно, в манере, противоположной той, в какой Ваше Величество предписало мне их вести»[830]. Дигби очень беспокоило также, не получил ли Сармиенто от Сомерсета некоторые «предложения и вопросы относительно религиозной стороны дела», которые Дигби посылал королю «in great secrecy»[831].

Чтобы прояснить обстановку, нужно было немедленно ознакомиться с показаниями Р. Коттона. Сэр Роберт Брюс Коттон (Robert Bruce Cotton; 1571–1631) был антикварием, политиком и экономистом. Он собрал богатейшую коллекцию книг, монет и рукописных исторических материалов, в том числе и по истории современной ему Англии. Именно его стараниями в 1611 году был учрежден титул баронета, изначально предназначавшийся для продажи[832]. Его хорошие отношения с Яковом и особенно с Сомерсетом давали ему возможность приобретать уникальные документы. Впрочем, поговаривали, что в собрание Коттона попадало все, что плохо лежало. Его необычайная осведомленность вскоре стала представлять известную опасность для власти. В 1615 году антикварий впал в немилость графа Сомерсета, своего бывшего патрона, и был арестован, но спустя восемь месяцев прощен и выпущен на свободу.

Кок допрашивал Коттона в ходе расследования дела Сомерсета. И Бэкон, вместе с Эллисмером, сравнивал затем показания антиквара с информацией, полученной от Дигби. Но тут следователи столкнулись с деликатной проблемой. Дигби готов был помогать следствию, но только до тех пор, пока речь не заходила об испанских делах и испанских пенсионерах, поскольку, согласно королевским предписаниям, говорить с кем-либо о подобных вещах он не имел права. Кроме того, Дигби был уверен, что к делу Сомерсета испанские деньги отношения не имеют. Следователи же – Бэкон, Эллисмер и Кок – считали, что, хотя информация, которой располагал Дигби, к убийству Овербери отношения, скорее всего, действительно не имеет, но она может иметь отношение к возможному новому делу Сомерсета, к делу о государственной измене. Поделиться информацией о том, получал ли бывший фаворит деньги от испанцев, Дигби мог только по личному разрешению Якова.

Поэтому Бэкон обратился к Вильерсу с просьбой по возможности скорее получить королевское предписание («warrant»). Яков не заставил себя ждать и вскоре его санкция на дачу «показаний по поводу секретов пенсионов» была получена. Дигби разрешили рассказать об испанских выплатах, но только двоим – Эллисмеру и Бэкону. Начался новый круг допросов. Допрашивали Коттона, Сомерсета, а также сэра Уильяма Монсона (W. Monson)[833], которого Дигби оценил как лучший источник информации об испанском посланнике и о его связях с графиней Сомерсет.

Постепенно в ходе расследования инициатива переходила к Бэкону. Так, например, 17 апреля 1616 года Сомерсета в Тауэре допрашивали уже в отсутствие Кока. Граф категорически отрицал получение каких-либо денег из Испании. Впрочем, он находился в подавленном состоянии и новые обвинения его уже мало трогали. Поэтому Бэкон, понимая, что веских доказательств следствию получить, несмотря на все старания, так и не удастся, предложил оставить графа в покое. Но все эти перипетии оттягивали начало процесса. Официальное предъявление обвинения Сомерсетам, назначенное на 29 апреля, пришлось перенести на 6 мая, или «на Бог знает какой срок», как заметил Д. Чемберлен.

Бэкон должен был выстроить дело Сомерсетов так, чтобы король мог в подобающий момент выказать свою монаршую милость, но при этом не компрометируя себя: все-таки речь шла об умышленном убийстве, да еще в Тауэре, главной королевской тюрьме, и просто так помиловать организаторов убийства – при том что исполнители без долгих разговоров были уже повешены – не представлялось возможным. И тем не менее Якову очень хотелось проявить милосердие, не столько из симпатий к бывшему фавориту, сколько для поддержания своего имиджа. Задача, вставшая перед Бэконом, была не из легких, особенно в том, что касалось графа, ведь прямых доказательств, что супруга держала его в курсе своих преступных намерений и действий, у следствия не было, хотя многие считали Сомерсета виновным и смотрели на него как на соучастника преступления. Кроме того, общественный интерес к этому делу был столь силен, что любая ошибка следствия и суда грозила широким и крайне неприятным для короны резонансом.