Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

27 февраля 1621 года Комитет по жалобам рассмотрел петицию Момпессона. Было решено поручить двум коммонерам поискать в архивах Тауэра прецеденты с целью установить, «насколько далеко и на какие деяния распространяется власть нижней палаты при наказании за преступления против государства, а также за действия, направленные против этой палаты», и утром следующего дня доложить коммонерам о результатах своих изысканий, предварительно проинформировав об этом членов Комитета по жалобам. Коммонеры просмотрели соответствующие бумаги, но не нашли никаких указаний относительно того, как надлежит вести подобные дела. Это означало, что у палаты общин нет прав судить кого-либо[1014], если его действия не направлены непосредственно против этой палаты. Правда, два с половиной столетия тому назад, при Эдуарде III, в ситуации политического кризиса, палата общин некоторое время функционировала в качестве обвинителя, а палата лордов – в качестве судьи и жюри присяжных одновременно. Однако спустя столетие, при Генрихе IV[1015], подобная практика была отменена. Но Кока это не остановило[1016]. Он счел возможным вернуться к прецедентам XIV века и решил убедить лордов взять на себя функции обвинения, чтобы разделаться с держателями патентов. Иными словами, высшей палате предлагалось начать вновь использовать старую и некогда отмененную процедуру импичмента (т. е. парламентского суда) как «инструмента террора» по отношению к высокопоставленным слугам короля[1017]. И вряд ли, реанимируя давно забытые прецеденты, имевшие место в условиях острой фракционной борьбы, Кок думал о Момпессоне, скорее всего, его целью был Бэкон. Отстаивание Коком идеи возвращения палате лордов судебных функций (идеи, которую пэры встретили весьма благосклонно) стало четвертой вехой на пути к процессу над лордом-канцлером.

Тем временем, пока шли поиски нужных прецедентов, палата общин не сидела сложа руки, а по инициативе сэра Ф. Сеймура, – заявившего, что общины обязаны осудить высокопоставленных персон, которые не исполнили своего долга перед государством, и это осуждение «послужит к чести короля, благу подданных и к ужасу других в будущем»[1018], – занялась предложением Саквилла рассмотреть роль referees в выдаче монопольных патентов. Как сказал Кранфилд, «если бы арбитры исполнили свой долг, то он (проситель патента. – И. Д.) не получил бы монополии»[1019].

Сказано – сделано. Во второй половине дня 27 февраля Момпессона срочно привели в нижнюю палату и допросили «у решетки» на предмет того, кто выступал в качестве referees при экспертизе патента на постоялые дворы. Тот назвал всех арбитров (всего девять человек), в том числе и Бэкона[1020]. Момпессона отпустили, приказав являться в палату каждое утро.

Итак, получалось, что виноваты советники короля, но не он сам[1021]. Но кто будет судить Момпессона и разбираться с referees? Как ни трактуй имеющиеся прецеденты, но нижняя палата делать это не могла. Нужно было обращаться к лордам. На утреннем заседании 1 марта 1621 года было решено послать Кока с соответствующей петицией в верхнюю палату. Коммонеров сложившаяся ситуация вполне устраивала, ибо одно дело – требовать аннулирования монополий как незаконных и/или вредных для государства, осуждая при этом коррумпированных держателей патентов, и совсем другое – выносить решение об отправке в Тауэр высших сановников королевства, даже не выслушав их оправданий.

Разумеется, Кок знал, что при выдаче патента Момпессону решающими были голоса Бэкона и Монтагю, причем первый был давним и явным противником Кока, а второй занимал должность (лорда-казначея), на которую сэр Эдуард давно метил. Во время допроса Момпессона в Комитете по жалобам (20 февраля) Кок, не удержавшись, бросил реплику: «Если это [разрешение на выдачу монополии] подтверждают такие люди, то ни один король в христианском мире не мог не даровать такой патент»[1022]. Вообще, рассматривая слова и поступки Кока и Кранфилда, следует различать их реальный вклад в борьбу со злоупотреблениями и их интриги против конкретных людей, в частности, против Бэкона.