Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

По свидетельству Д. Чемберлена, выступавшие обвинители из нижней палаты не осмелились «докопаться до сути дела (touch matters to the quick) в том, что касается referees. (Имена последних так и не были официально названы. – И. Д.) Сэр Эдуард Кок, который выступал после них, понимая это, не удержался от порицания [своих коллег] и просил лордов, чтобы их милости не делали на этой конференции окончательных выводов…»[1035]. А между тем приближались пасхальные каникулы, после (или во время) которых могло случиться всякое, например мог измениться настрой палаты лордов. Времени терять было нельзя, и Кок предложил встретиться всем парламентом еще раз в ближайшее время.

На следующий день, 9 марта, члены нижней палаты обменялись впечатлениями от состоявшейся (а точнее, провалившейся) конференции с лордами[1036]. Ругали Ричардсона, referees называли государственными преступниками, а Кока – «Геркулесом и столпом [нижней] палаты»[1037]. «Никогда еще я не видел парламент в таком расстройстве», – сокрушался Альфорд[1038]. Все оправдания со стороны Х. Финча, Кру и Хэквилла, которые так и не назвали имен referees, сводились к тому, что они были недостаточно информированы. Как заметил Р. Заллер, «никто не хотел рисковать своей шкурой в этом деле»[1039]. Кок, как мог, всех успокаивал, мол, не все прошло так плохо, особенно хорош был сэр Д. Диггес. И вообще, не надо попусту тратить время на взаимные обвинения, и о том, что не было сказано вчера, следует сказать на следующей встрече с лордами[1040].

Во время дебатов сэр Роберт Фелипс – страстный борец за парламентские свободы и еще более страстно желавший получить какую-либо государственную или придворную должность, а потому в своих нападках на Бэкона тщательно выгораживавший Бекингема[1041], – обвинил парламентариев в том, что те боятся признать виновными лорда-канцлера и лорда-казначея из уважения к их высоким постам. Кок его поддержал: «для обвинения Момпессона было сделано достаточно, давайте копать глубже»[1042]. Сам Кок, в отличие от своих коллег, обладал достоверной информацией о том, кто и по каким патентам давал экспертные заключения, поскольку он, помогая Бэкону выработать рекомендации королю по отмене монополий, изучил истории множества патентов, но связанный клятвой о неразглашении конфиденциальной и секретной информации, не мог поделиться с коммонерами этими сведениями без разрешения короля. Кроме того, сэр Эдуард исходил из того, что признание обвиняемого само по себе является веским и в ряде случаев вполне достаточным доказательством. «Мы никогда не излечим раны государства, если не дойдем до самого основания (the Bottom). И если мы не можем дойти до истоков (to the Originals), то давайте примем признание сэра Илвертона, который является соучастником преступления», – убеждал он членов нижней палаты[1043].

Все выступавшие подчеркивали необходимость выяснить роль referees в создании монополий (особенно лорда-канцлера и лорда-казначея). Было также решено отправить Кока в палату лордов с просьбой устроить конференцию на следующий день, в субботу 10 марта. Кок поутру отправился к лордам, и те согласились встретиться с коммонерами в два часа пополудни. На этот раз докладчики – Кру и Финч – были готовы, опираясь на показания Момпессона и Илвертона, назвать имена referees и представить всю собранную ими информацию относительно монопольных патентов[1044].

Однако неожиданно перед началом второй конференции в палату лордов прибыл король и выступил с длинной речью. Его Величество был очень встревожен происходившим в парламенте, ибо под удар ставился и его имидж, и имидж фаворита. «Все патенты, – объявил Яков, – даю я, и ваши рассуждения здесь… не могут не отразиться на мне»[1045]. И далее король напомнил парламентариям, что решение о законности и приемлемости патента является прерогативой суда, а не нижней палаты парламента[1046] и, кроме того, перед тем как поднимать шум в обеих палатах не грех бы посоветоваться с королем или фаворитом. Кэтрин Боуэн приводит – без каких-либо ссылок на первоисточник – следующие слова короля: «Обычно перед началом работы парламента мои подданные всякий раз, когда им нужно получить какое-либо одобрение, являлись ко мне или к Бекингему. Ныне же они идут прямиком в парламент, как будто мы оба более не существуем»[1047]. И далее Его Величество, напомнив присутствующим, кто здесь главный[1048], рассказал притчу о корове, которая попросила зимой отрезать ей хвост, потому что он стал ей в тягость, а летом, когда ее стали изводить мухи, корова попросила, чтобы хвост ей вернули. «Я и Бекингем, – пояснил король, – подобны коровьему хвосту. Когда сессия завершится, вы с радостью пригласите нас защищать вас от злоупотреблений»[1049].