Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Король потребовал, чтобы парламентарии отложили все прочие дела до тех пор, пока законопроект о субсидиях не пройдет обе палаты и пусть лорды немедленно поставят в известность палату общин об этом его распоряжении, на что те возразили – мол, они уже дали согласие на конференцию и как-то нехорошо брать свои слова обратно (не по-лордски!), вот если Его Величество соизволит обратиться к коммонерам непосредственно, тогда другое дело, слово короля – закон. Яков тут же послал в нижнюю палату атторнея Томаса Ковентри. Члены палаты общин, увидев сэра Томаса с королевским предписанием, немало изумились, потому как обычно послания Его Величества им доставлял не атторней, но кто-то из коммонеров-членов Тайного совета. Пока У. Хэквилл и Г. Монтагю обсуждали прецеденты, Ковентри ждал за дверью. Кок, неплохо информированный о том, что происходило в тот день в палате лордов, настоял, чтобы послание от короля было принято. Ознакомившись с распоряжением Якова, коммонеры заверили Его Величество, что успеют и билль принять, и конференцию провести[1055].

Между тем Тоби Мэтьюз информировал Бэкона из Брюсселя, что, по дошедшим на континент слухам, обе палаты решили сместить лорда-канцлера. Но Бэкон, хотя и несколько встревоженный происходящим, не считал себя виновным. «Я благодарю Бога, – писал он сэру Тоби, – что мои действия законны и достойны, и, я надеюсь, Господь благословит меня»[1056]. Удивительно, что Бэкон с его опытом общения с жульнической администрацией Якова не осознал свою уязвимость. Он, прекрасно знавший историю и в целом неплохо разбиравшийся в людях, почему-то полагал, что первое лицо государства должен ценить в своих советниках такие качества, как ум, честность, верность престолу, забота о государственных интересах и т. п., тогда как в действительности во все времена дела обстояли совершенно иначе – власть заботилась исключительно о своих интересах: о своем благополучии, своем имидже, своих доходах, своей безопасности, своих прихотях и утехах, и ради этого готова была изничтожить кого угодно, от Фрэнсиса Бэкона до любого, кто мог ей как-то помешать. Кстати, Яков I, как покажут дальнейшие события, в этом отношении являл собой далеко не худший пример. Что же касается коррупции, то при надлежащих масштабах она становится средством государственного управления, как это имело место в Англии начала XVII столетия.

Бекингем, узнав о бегстве Момпессона, испугался, что «стрела возмездия», направленная в его брата, может поразить его самого. Он заявил в палате лордов (3 марта), что, мол, не в его правилах бросать друга в беде, но если тот совершил преступление и обманул короля, то он, Бекингем, будет первым, кто выступит против негодяя. Да, признался маркиз, это он представил Момпессона королю, но ведь каждый может обмануться, а кроме того, патенты Момпессона были скреплены Большой государственной печатью лишь после того, как они были рассмотрены «лучшим и ученейшим» лицом. Слова Бекингема были переданы Коком коммонерам[1057]. Видимо, последние (как и лорды) поняли, куда клонит фаворит – всю ответственность следует возложить прежде всего на экспертов (referees), среди которых наиболее «ученейшим» является Фрэнсис Бэкон, а вот его, маркиза Бекингема, в эту историю впутывать не следует. Одновременно маркиз просил Якова немедленно распустить парламент, но тот не согласился, понимая, что в этом случае финансовое положение короны непоправимо ухудшится. Тогда 13 марта 1621 года Бекингем явился без приглашения на конференцию в палату лордов[1058], где, признавшись в своей любви к парламенту[1059], заявил, что он не будет защищать своих братьев, но «оставляет их на осуждение парламента»[1060] (который, видимо, и должен был озаботиться тем, как вернуть наиболее скомпрометировавшего себя брата маркиза в Англию). Бекингем не только с легкостью отказался от своих родственников, но и, по словам Д. Чемберлена, «оклеветал тех, на кого опирался король»[1061].

Бэкон тогда еще не знал, что Бекингем выбрал себе другого советника – Джона Уильямса (John Williams; 1582–1650), будущего преемника сэра Фрэнсиса на посту лорда-канцлера. Уильямс за 15 месяцев усилиями Бекингема и его матери прошел путь от скромного капеллана лорда-хранителя Эджертона и, с 1617 года, королевского капеллана, до декана Вестминстера (1620), епископа Линкольна (1621), члена Тайного совета и лорда-хранителя Большой королевской печати (1621). Современник назвал его «придворной кометой». По характеристике М. Дюшена, Уильямс «не был политическим гением, но обладал ловкостью, порождаемой здравомыслием»[1062]. Гении же, как показывает пример того же Ф. Бэкона, здравомыслием обладают не всегда.