Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Бэкон не отрицал, что мог совершать и совершал необдуманные поступки и ошибки при ведении дел, но он категорически отказывался признать себя виновным во взяточничестве. Его неправильные действия – не более чем vitia temporis (злоупотребления эпохи, принятая практика), но никак не vitia hominis (преступные деяния конкретного человека)[1160].

Бэкон рассматривал три случая, когда судья берет деньги (или ценные подарки) от тяжущихся сторон:

1) когда pendente lite (в ходе процесса) или до начала разбирательства заключается договоренность («bargain or contract») о том, что судья получит от истца определенное вознаграждение за нарушение правосудия (т. е. речь в этом случае идет об умышленном деянии, и здесь Бэкон считал себя «невинным, как младенец, рожденный в День Всех Святых»);

2) когда судья, принимая вознаграждение, полагает (опираясь на ту или иную информацию), что дело близится к завершению и остались лишь некоторые формальности, улаживание которых – обязанность клерков, но при этом судья «недостаточно усердно выясняет это [т. е. состояние дела на момент принятия подношения]» (относительно этого случая Бэкон готов согласиться, что «in some particulars I may be fault»);

3) когда судья принимает не обещанное заранее какой-либо из сторон вознаграждение по завершении процесса (в этом нет преступления).

Подарки, как правило, дарились под Новый год, и Бэкон признавал, что в новогодние торжества («at new-year tides») и в тому подобные дни он, возможно, был недостаточно внимателен к подаркам, которые ему вручали или присылали, но эти его промахи и проступки «есть vitia temporis, а не vitia hominis»[1161].

Бэкон был принят Яковом 16 апреля, накануне возобновления работы парламента после пасхальных каникул. О чем они говорили – история умалчивает[1162]. Достоверно известно следующее. Спустя четыре дня после аудиенции, 20 апреля, Бэкон пишет королю о готовности ответить на все вопросы лордов, но он хотел бы точно знать, в чем его обвиняют: «невозможно, даже небезопасно для меня, отвечать на частности обвинения, до тех пор, пока я не получу его [в полном виде]»[1163]. Однако Яков ограничился тем, что просто переслал просьбу Бэкона лордам. Последние, собравшись 17 апреля на первое после парламентских каникул заседание, заслушали сообщения председателей трех комиссий по делу лорда-канцлера и 19 апреля поручили им составить общее обвинительное заключение.

Бэкон во втором письме королю (от 21 апреля) жаловался, что провел последние три дня, страдая от «сильной головной боли, сосредоточенной в одном месте в затылке». Врач сказал, что это может привести к тяжелым последствиям и даже к внезапной смерти. «Столь мрачный прогноз, а главным образом ужасная боль, сделали меня неспособным думать о каком-либо деле», – писал он королю. Но 21 апреля «боль стала умеренной» и Бэкон смог вновь «повергнуть себя… [своим] письмом к ногам Его Величества». Это было его последнее письмо Якову в качестве лорда-канцлера: «Ваше Величество может засвидетельствовать, что при моем последнем, столь удачном (comfortable) посещении я не стал просить Ваше Величество, чтобы вы, пользуясь вашей абсолютной властью наказывать или миловать, взяли мое дело в свои руки и вмешались бы в приговор палаты; и Ваше Величество, в полном согласии с моим собственным желанием, оставили вынесение приговора за палатой, о чем и было сообщено (верхней палате. – И. Д.) лордом-казначеем. Но сейчас, если Ваше Величество любезно спасет меня от обвинения… и чаша сия обойдет меня, это было бы пределом моих желаний»[1164]. Бэкон обратился к Якову с одной просьбой, чтобы тот избавил его от бо́льшего наказания, чем «потеря Печати»[1165]. «Это последнее прошение, с которым я обращаюсь к Вашему Величеству по этому делу, предоставив себя вашей благосклонности после пятнадцатилетней службы; все это время я служил Вашему Величеству из последних сил и с открытым сердцем»[1166].