Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

В результате ослабления или гибели ведущих морских держав структура контактов бенсалемитов, сохранивших свою морскую мощь, с внешним миром существенно изменилась. «Что касается других частей света, – продолжал свой рассказ управитель, – то в последующие века (вследствие ли войн или просто превратностей времени [by a natural revolution of time]) мореплавание всюду пришло в крайний упадок; а дальние плавания прекратились вовсе (чему способствовало также распространение галер и других подобных судов, непригодных в открытом море). Итак, тот способ сношений, который состоял в посещении нас чужестранцами, уже издавна, как видите, стал невозможен, не считая редких случаев, вроде того, что привел сюда вас. Что же касается второго способа, а именно наших плаваний в чужие земли, то для этого должен я привести другую причину, ибо не могу (не греша против истины) сказать, что флот наш по части численности и прочности судов, искусства моряков и лоцманов и всего, относящегося до мореплавания, стал сколько-нибудь хуже, чем прежде»[1459].

Эта «другая причина» прекращения контактов бенсалемитов с внешним миром связана с царем по имени Соламона, который правил «около тысячи девятисот лет назад» по отношению к описываемым событиям, т. е. около 288 года до н. э. Скорее всего, имя царя (Соламона, Solamona) – это не только намек на известного библейского мудреца и властителя, но и аллюзия на выражение, встречающееся в трактатах Макиавелли: «uno solo»[1460], т. е. один, единственный. Если прочитать имя бенсалемского монарха справа налево, то получится слово «anomalos», т. е. царь этот представлял собой некую аномалию (разумеется, в политическом смысле)[1461]. Действительно, в отличие от прочих государей, Соламона, наделенный «сердцем неистощимой доброты», не мечтал о завоеваниях, хотя имел мощный флот. Цель своей жизни он «полагал единственно в том, чтобы сделать страну и народ счастливыми». Учитывая самодостаточность острова и то, сколь «счастлива и благополучна» его страна и сколько «есть способов ухудшить это положение, при том что едва ли найдется хоть один способ его улучшить», этот «аномальный» правитель пришел к выводу: от него, как держателя высшей власти, «требуется лишь увековечить столь счастливое состояние» Бенсалема[1462]. Поэтому, «опасаясь новшеств и влияния чуждых нравов», Соламона включил в законы королевства запреты, касающиеся посещения острова чужеземцами, «что в те времена (хотя это было уже после бедствия, постигшего Америку) случалось часто»[1463].

На первый взгляд, в рассказе управителя имеется противоречие: сначала он говорит, что после потопа «прекратились наши сношения с Америкой», а потом заявляет, что чужеземцы оттуда, «уже после бедствия», часто посещали Бенсалем. Видимо, чужеземцы, приезжавшие на остров «после бедствия» были одичавшими потомками тех, кто пережил потоп, и «влияние чужих нравов» стало представлять серьезную угрозу для простого счастья бенсалемитов. Ибо, как сказано в «Законах» Платона, «самые благородные нравы, пожалуй, возникают в таком общежитии, где рядом не обитают богатство и бедность. Ведь там не будет места ни наглости, ни несправедливости, ни ревности, ни зависти»[1464].

«Подобный закон о недопущении чужеземцев без особого разрешения, – напоминает управитель, – с древних времен и доныне существует в Китае. Однако там это нечто жалкое. Наш же законодатель издал закон совсем иного рода. Ибо он прежде всего сохранил принцип человеколюбия, предусмотрев оказание помощи чужестранцам, потерпевшим бедствие; в чем вы сами могли убедиться»[1465].

Оставляя в стороне вопрос о долгосрочных мотивах царя-законодателя, обратим внимание, что Соламона, «стремясь сочетать благоразумие и гуманность и полагая бесчеловечным удерживать чужестранцев против воли и неблагоразумным – допускать их возвращение на родину, где они разгласили бы тайну нашего местонахождения (against policy that they should return and discover their knowledge of this estate)»[1466], распорядился, чтобы «всем чужеземцам, получившим дозволение высадиться, в любое время разрешать возвращение, но всем, кто пожелал бы остаться, предлагать отличные условия и содержание за счет государства». В этом он оказался весьма дальновиден. Бенсалемиты не помнят, «чтобы хоть один корабль… возвратился [из Бенсалема в Европу]; и только тринадцать человек были, в разное время, доставлены на родину (в оригинале: chose to return – предпочли вернуться. – И. Д.) на наших судах (in our bottoms)» и «что эти немногие могли рассказать по возвращении» управителю неизвестно[1467].