Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Как следует из сказанного выше, английский мыслитель предложил для повышения эффективности научных изысканий следующие меры:

– разработку представителями интеллектуально маргинализованной, но политически лояльной элиты «нового органона наук» с последующим переходом в практике научных изысканий к новой, эксперименталистской методологии познания, понимаемой как «правильный и удобный путь к намеченной цели»; методологии, которая (в отличие от картезианской с ее акцентом на индивидуальных усилиях исследователя) предполагала, кроме всего прочего, длительную фазу экстенсивного накопления знаний, что, в свою очередь, требовало кооперированных усилий всего, как бы мы сегодня сказали, мирового научного сообщества[1490], а следовательно, и перехода на новую схему организации научной деятельности (наука как коллективное предприятие, функционирующее по определенным правилам и нормам); только тогда хромой, идущий по дороге, сможет обогнать бегуна, бегущего по бездорожью;

– организацию широкой кампании по дискредитации традиционных взглядов на природу и методологию научного познания (т. е. «расчистку умов»), а также настойчивую пропаганду «новой науки»;

– разработку сложной логической процедуры обобщения и систематизации полученного эмпирического материала с целью установления причин явлений, т. е. построения теории[1491];

– установление королевского патроната по отношению к научным и образовательным учреждениям[1492].

Поскольку организация научных исследований должна быть, по мысли Бэкона, одной из главнейших забот верховной власти, то эффективность научной деятельности в значительной мере будет определяться эффективностью диалога людей науки с властной бюрократией, ибо идея становится материальной силой, как только она овладевает мозгами высших чиновников и самого монарха. Этот диалог, в свою очередь, может быть успешным, если первые делают акцент на практической пользе научных изысканий, т. е. подают свои проекты упакованными в красивую обертку обещаний всяческих благ и заманчивых последствий, причем в ближайшем будущем. Но это общая и вполне тривиальная стратегическая идея. Вопрос в том, как ее реализовать?

В распоряжении Бэкона и его современников-единомышленников был только один образец, которому они могли следовать: риторические стратегии искателей королевского патроната. Ничего иного в тезаурусной характеристике эпохи они найти не могли. Именно поэтому «аргументы пропагандистов науки как две капли воды похожи на аргументы авантюристов, землепроходцев, миссионеров, пиратов „на королевской службе“ и вообще любителей „езды в незнаемое“ – привилегии „лишних людей“ Европы. Иными словами, обещания пользы и великих благ от признания и поддержки науки строились на том же песке вероятности, на котором строились заманчивые перспективы пробраться морским путем к сказочным богатствам Индии, или отыскать страну Эльдорадо, или вволю пограбить испанские корабли, набитые богатствами Америки, с отчислениями в королевскую казну и т. д. и т. п.»[1493]

И нельзя сказать, что эта «первичная пропагандистская аргументация в пользу утилитарной науки, которая достигла философских вершин у Бэкона», была сплошным блефом, ведь в итоге наука действительно стала «наиболее эффективным из известных истории человечества каналов трансмутации-накопления знания как в „светоносной“ форме фундаментального знания, так и в „плодоносной“ форме технологических приложений фундаментального знания»[1494].

Сэр Фрэнсис разработал весьма продуманную стратегию убеждения власти в необходимости предлагаемых им реформ. Эта стратегия включала в себя:

– акцент на уникальных персональных качествах Якова I, который будущий лорд-канцлер делал без каких-либо стеснений и ограничений, ибо, как он откровенно признавался, «я не придаю никакого значения тем избитым требованиям приличия, которые не позволяют хвалить кого-нибудь в лицо»[1495]. «Я прихожу в величайшее изумление, – с нарочито простодушной интонацией продолжал сэр Фрэнсис, – видя, сколь совершенны в вас (не говоря о других атрибутах вашей добродетели и счастливой судьбы) те достоинства и способности, которые философы называют интеллектуальными: ваш ум, способный охватить множество великих вопросов, твердость памяти, живость восприятия, глубина суждения, стройность и в то же время легкость речи… Ум ваш настолько быстр, что самый незначительный повод, малейшая искра чужой мысли могут зажечь его пламя… Вашему Величеству Бог дал поистине удивительный ум, способный и охватить все величайшие предметы, и не упустить в то же время мельчайшие детали, а между тем представляется чрезвычайно трудным, если не вообще невозможным, найти в природе такое средство, с помощью которого одинаково доступно было бы и великое, и малое»[1496]. Бэкон вполне расчетливо сравнивает Якова не с кем-нибудь, но именно с царем Соломоном, прославившимся своей мудростью;