Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Кроме того, в перечисленных выше ранних фрагментах 1600-х годов (в которых ясно просматриваются элементы автобиографичности[550]) Бэкон упоминал, что сама идея «восстановления наук» родилась в уединенных кабинетных раздумьях («in summa solitudine»[551]), став, как он выразился, и «зародышем (foetus)»[552] его последующих философских работ, и «машиной (machine)»[553], которая должна была помочь в осуществлении его замыслов.

Как же надлежит строить здание новой науки, равно эффективной и в получении «светоносного» знания, и в его практических приложениях для блага человечества?

Разумеется, Бэкон прекрасно понимал, что реализация задуманной им грандиозной работы – дело не одного поколения: «…если кто-либо поставит мне в вину то, что я стремлюсь показать себя слишком мудрым, я отвечу на это прямо, что скромность и общественное признание хороши для дел гражданских, тогда как в предметах созерцательных (in contemplationibus) важна только истина. Но ежели кто-то потребует от меня конкретных дел, и немедленно, то я искренне, без тени обмана, отвечу, что мне, человеку хотя и не старому, но слабому здоровьем и обремененному гражданскими делами, обратившемуся к тому же к самым неясным философским вопросам без поводыря и светоча, вполне достаточно построить машину, пусть даже я не смогу привести ее в движение»[554].

Процесс «великого восстановления наук» начинается, по Бэкону, с того, что некий эрудированный философ (в данном случае – это сам сэр Фрэнсис) в уединении кельи или studio в силу своей природной одаренности приходит к некой руководящей идее.

Далее, на следующем этапе, эта идея (или программа) артикулируется на нарочито темном фоне резко критикуемых взглядов Платона и Аристотеля, коих Бэкон именует «софистами», ибо их утверждения не основаны на серьезном изучении и наблюдении природных явлений. (Кстати, о Платоне Бэкон высказывался иногда с бо́льшим пренебрежением, нежели об Аристотеле: «cavillator urbanus, tumidus poeta, theologus mente captus (городской насмешник, высокопарный поэт, запутывающий мозги теолог)»[555]. Английский мыслитель подвергает суровой критике все традиционные философские системы и институциональные ограничения, мешающие изучению природы. Он неоднократно заявляет о готовности без сожаления расстаться с философским наследием предшествующих эпох, ибо это первое и необходимое (хотя, как он отлично понимает, недостаточное) условие реализации проекта «восстановления наук». Однако Бэкон ясно сознавал, сколь нелегко будет переубедить своих современников. «Допустим, – писал он в Redargutio philosophiarum, – вы готовы отказаться от всего, что думали и во что верили. Предположим, вы готовы ради того, чтобы убедиться в справедливости моих взглядов, оставить ваши излюбленные доводы и доказательства. И тем не менее я все еще буду в затруднительном положении, ибо не знаю, как мне убедить вас в столь новых и неожиданных вещах. Трудность состоит в том, что обычные правила аргументации здесь неприменимы, поскольку у нас с вами нет согласия относительно принципов (cum de principiis nobis vobiscum non conveniat). У нас нет даже основы для дискуссии, так как я поставил под сомнение ныне используемые формы доказательства… При нынешнем состоянии умов (animorum statu) я не могу передать вам истину, которая была бы воспринята без искажений. Ваша способность понимания должна быть заранее подготовлена, ваш разум должен быть исцелен перед тем, как он сможет действовать. Короче, место должно быть расчищено перед тем, как начать на нем что-то строить (area denique purganda antequam inaedificanda)»[556].

И только после того, как умы «расчищены» и готовы к восприятию новых идей и подходов, начинается следующая стадия легитимации науки: восприятие ее методов, утверждений и ценностей все большим числом представителей интеллектуальной элиты с последующим ее общим (или по крайней мере, широким) признанием; процесс, который Бэкон описывал как «setting the machine on work».