Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

И еще один любопытный пример, относящийся к более позднему времени. Около 1590 года в Антверпене была переиздана необычная карта, перепечатанная с некоторыми изменениями из «Географического атласа» Ортелиуса, представлявшая мир в образе шута (ил. 7). Над головой шута надпись: «Nosce te ipsum» («Познай самого себя»), а на шутовском колпаке приведено другое изречение «O caput elleboro dignum» («О голова достойная чемерицы»). Чемерица (Helleborus orientalis) в древности ценилась как средство против душевных болезней и эпилепсии, а также как слабительное и рвотное. Внизу, под картой, занимающей место лица, приведена цитата из Экклезиаста (версия «Вульгаты»): «Stultorum infinitus est numerus» («Число глупцов бесконечно») (Екк. 1: 15). Есть и другие надписи, например: «O quantum est in rebus inane» («О сколько на свете пустого») и «Stultus factus est omnis homo» («Безумствует всякий человек») (Иер. 10: 14). Думаю, что главная идея неизвестного нам создателя этой карты ясна и не требует специального комментария. Роберт Бёртон (Robert Burton, 1577–1640), ссылаясь на эту карту, писал в «Анатомии меланхолии»: «весь мир безумен, охвачен меланхолией, впал в слабоумие… подобен голове глупца… голове душевнобольного, cavea stultorum… рай для недоумков»[526]. В этой связи можно вспомнить слова У. Шекспира о том, что мир – это «повесть, рассказанная дураком, где много и шума, и страстей, но смысла нет»[527].

Ил. 7. «Карта мира, помещенная в голову дурака». По некоторым данным, карта была создана в 1575 году французом Жаном де Гурмоном (Jean de Gourmont).

Философия стоиков получила широкое распространение в английской культуре времен первых Стюартов[528]. Более того, мысль об интеллектуальной дефицитарности человека вообще очень популярна у многих ренессансных авторов[529], например у Т. Кампанеллы[530], Ф. Санчеса[531] и др.

Бэкон, несомненно, находился под влиянием взглядов стоиков и его учение об идолах должно было объяснить причину insania publica. Однако он полагал, что разум (если не всех, то, по крайней мере, многих людей) все же можно излечить с помощью нового инструментария мысли, нового органона.

Он был убежден, что в основе современных ему институтов (как церкви, так и государства) лежит Органон Аристотеля, т. е. «своего рода искусство безумия (artemque quandam insaniae)»[532]. И потому, чтобы изменить ситуацию, необходимо начать с замены старого Органона на новый, для чего, в свою очередь, нужно расчистить умы, отбросив ложные взгляды. Поэтому «разрушительная (destruens) часть» проекта «Instauratio» Бэкона состоит из трех видов опровержений: «опровержение врожденного человеческого ума, предоставленного самому себе, опровержения доказательств и опровержения теорий, или принятых философий и учений (redargutione nimirum Humanae Rationis Nativae et sibi permissae; redargutione Demonstrationum; et redargutione Theoriarum, sive philosophiarum et doctrinarum quae receptaesunt)»[533].

«Новый метод (ratio) должен быть найден, – настаивает Бэкон, – который сможет проникнуть в затуманенные умы (mentibus obductissimis)». Только тогда станет ясно, «как мы должны поступать в этом всеобщем безумии (ita in hac universali insania mos gerendus est)»[534].

Диагносцируя род человеческий как собрание по преимуществу людей безумных или, по крайней мере, умственно ограниченных, Бэкон, разумеется, осознавал сложность своей амбициозной задачи по исправлению мозгов, что видно хотя бы из цитируемого им в «De Augmentis» изречению Гиппократа: «Если тяжелобольной человек не испытывает страданий, то он болен душевно»[535]. (Кстати, бэконианское учение об идолах, кроме всего прочего, предполагает самопознание как необходимое условие познания окружающего мира.)

Для лечения массового безумия проповеди бесполезны. Поэтому «Новый Органон» включает две части: первая раскрывает причины безумия (учение об идолах) и представляет собой, по выражению Г. Риса, «психопатологию интеллекта»[536], вторая предлагает лекарство – новый познавательный метод. А учитывая, что людям вряд ли понравится его диагноз состояния их умов, Бэкон настроен действовать осторожно, смягчая радикализм своих оценок (явно дающий себя знать в его неопубликованных набросках) искусной риторической вязью, чтобы «искоренять ошибки с наименьшими оскорблениями» своих современников[537].