Остров Немого

– Послушай, Видар.

– Да, Мортен? – Он никогда не называл его отцом или папой, хотя и считал таковым.

– Я хотел сказать тебе… – Мортен остановился. Казалось, он не мог подобрать слова или не решался их произнести.

– Что ты хотел сказать мне, Мортен?

Тот махнул рукой и покачал головой.

– Неважно. Делай что должен.

Видар посмотрел на него, ожидая объяснения.

– Делай что должен, Видар, – повторил Мортен. – Спокойной ночи.

И он исчез в темноте, окутавшей лестницу.

Видар долго сидел, уставившись в пустоту, пока звук шагов не исчез в ночи. В этом-то и вопрос: что он должен делать?

За ним пришли 10 февраля 1941 года, через четыре месяца после той первой записки. Четыре месяца тайных посланий и скрытой помощи партизанскому движению. Офицер со светлыми усиками явился лично.

Он не сжег остров и не тронул его жителей – только арестовал Видара-из-воды по обвинению в коллаборационизме и посадил в тюрьму. В конце марта его на товарном поезде вместе с другими «нежелательными элементами» отправили в трудовой лагерь в Германии.

Неизвестно, что стало с этим офицером после войны.

Что же касается Видара-из-воды, то он вернулся – худой как жердь, с новыми шрамами на душе и горькой улыбкой. Но всё-таки вернулся.

Когда он сошел с катера Арнульфа Весоса и вновь ступил на землю острова, на календаре было 14 июля 1945 года.

Его семья ждала дома. Он обнимал их и наслаждался теплом, о котором уже успел забыть, солнцем, ветром, запахом омываемых морем камней и криками птиц. Он думал о том, что именно здесь и закончит свои дни.

3

Сундук стоял на своем обычном месте, возле стены между двумя окнами, под календарем, который сегодня показывал 10 мая 1966 года.

Сундук покрывала хлопковая скатерть, вышитая руками Юрдис. Сверху лежали пособия по мореходству, стоял канделябр и несколько фотографий в простых деревянных рамках. На одной из них Лив и Мортен улыбались и обнимали друг друга.

Видар провел пальцами по внешней стенке сундука с выгравированной надписью:

A. Б. 1816.

В комнату вошла Ранхиль.

Она вернулась с ежедневной прогулки, которую совершала в любую погоду.

– Там так хорошо, – сказала она. – Первые теплые дни в году! Как же я люблю это время!

В руках Ранхиль держала букетик шалфея.

Видар, не оборачиваясь, пробормотал что-то в знак согласия. Он стал худым невысоким мужчиной с тонкими чертами лица и сдержанными манерами. Большие квадратные очки смотрелись на его лице неестественно.

– Чем занимаешься? – спросила Ранхиль.

Сегодня она надела узкие брюки и клетчатый шерстяной кардиган поверх черной водолазки. Давно поседевшие волосы она теперь коротко стригла. Ранхиль медленно подошла к сундуку. С юности у нее осталась привычка делать всё неспешно.

– Что-то ищешь?

Видар не ответил. Он гладил пальцами надпись на сундуке.

Женщина поставила букет в вазу с узким горлышком, налила в нее воды и присела рядом с названым братом.

– Арне Бьёрнебу, – прочитала она. – Тысяча восемьсот шестнадцатый год. Столько лет прошло.

Видар посмотрел на нее.

– Сто пятьдесят, – уточнил он.

– Сто пятьдесят? Твою налево! – воскликнула Ранхиль, улыбаясь их старой шутке.

Ей было за пятьдесят, и она уже рассталась с мыслью о замужестве. Она жила словно кошка у печки, встречая и провожая дни. Заботилась о тете Агнес, после того как та овдовела, и об отце – пока оба не умерли. А теперь присматривала за матерью, Лив, которой недавно исполнилось восемьдесят: за исключением небольших провалов в памяти, она в остальном неплохо себя чувствовала.

Ранхиль не стала ни вышивальщицей, ни пианисткой, хотя ее изящные и сильные руки прекрасно справились бы и с тем и с другим.

Но она рисовала. И весьма успешно. Пейзажи с высоким небом, исполненные яркими красками, украшали стены их дома. На некоторых картинах был маяк – точь-в-точь как на острове. Но не всегда.

У нее было несколько выставок – сначала в Арендале, а затем и по всей стране. Однажды она даже побывала в одном из городов Швеции, где получила художественную премию. Но ни люди, ни лодки никогда не появлялись на ее картинах. Таким Ранхиль видела остров и море вокруг него. Она утверждала, что эти пейзажи принадлежат будущему – тому, где нет людей, но есть старый маяк. И небо там невероятных цветов. Только, когда она об этом говорила, ее спокойное сияющее лицо делалось грустным.

Арнульф и Карин с четырьмя детьми давно переехали в город – в старый дом, который принадлежал отцу Арнульфа. Вот так на острове остались только трое: Видар, Лив и она.

Случалось, что Ранхиль с ностальгией вспоминала о веселом довоенном времени, о патефоне брата Арне, который звучал с утра до вечера, о криках подрастающих детей, веселой неразберихе, царившей на острове, тяжелом труде в ненастную порой погоду.

Теперь остров казался почти необитаемым, а дом – опустевшим. Не было детей, которые захотели бы продолжить дело отцов. Ее молодые родственники учились в других городах, и в их будущем не было места забытому маяку.

Некоторые уже закончили обучение, став первыми из семьи Бьёрнебу, кто достиг столь желанной цели. Например, Штеффен и Андрин Весос, дети ее двоюродной сестры Карин.