Остров прощенных

Дальше мы остановились у больницы, чтобы Алешка мог предупредить дежурного врача о своем отсутствии еще…одну ночь. Все это время я размышляла на тему, чем все это закончится для нас. Мои фантазии и параллельные страхи разрослись до чреватых пределов, а Алешка все не возвращался. Наконец, он появился и как-то нерешительно, спрятав руки в карманах, поплелся ко мне. Поначалу я подумала, что ему запретили покидать больничные стены, но все оказалось куда хуже. С грустью в голосе Алешка сообщил, что весь вчерашний вечер его мама бесконечно названивала в отделение, а позже обеспокоенная внезапным исчезновением сына, явилась сама. Просидела в холе, дожидаясь Алешу вплоть до закрытия больницы, а затем, как утверждает сторож, почти дотемна стояла у закрытых дверей. Я удивилась, как это все смог Алешка выяснить, но тут же об этом забыла. Это еще не все. Больные из его палаты поведали беспокойной матери о сестренке (то есть обо мне), которая и увела ребенка, и скрасили свою информацию подробным описанием моей внешности. Мы грустно помолчали, и я посоветовала Алешке вернуться в больницу. Неизвестно, за кого еще больше я испугалась: за него или за себя. Думаю, последний вариант подходит лучше. Все понимающий, бесконечно терпеливый ребенок повиновался без единого каприза. Я долго смотрела ему вслед, расчувствовавшись и готовая вот-вот расплакаться от беспомощности перед всевидящей моралью, которая судит много строже, чем необходимо, судит со стороны, откуда не так хорошо видно, судит, пренебрегая душами. До самого исчезновения из поля моего зрения Алешка ни разу не обернулся. Значит, думает так же.

Прежде чем явиться в “достопримечательное” медицинское учреждение на следующее утро, я прилежно переписала в свой блокнот расписание автобусов до судьбоносного поселка и обратно, чтобы благополучно лавировать между Алешкиными родственниками.

Известие о его неожиданной добровольной выписке поставило меня перед фактом, что наша нежная дружба обернулась нам не во благо. За наслаждение началась расплата. “Джульетта” оказалась оборотнем, и очарованного “Ромео” спасали от нее.

Сгибаясь под тяжестью непомерного, мстительно втиснутого в меня чувства вины, я поплелась домой и ни о чем другом, кроме как о варварском, наверняка абсолютно непоколебимом заблуждении несчастной матери, думать была неспособна. Вопреки предупреждениям врачей женщина настояла на немедленной выписке сына и оставила расписку, что осведомлена о возможных последствиях, но намерена продолжить лечение дома.

Весь день я бродила по комнатам, точно молчаливая тень. Все валилась у меня из рук, и муж подозрительно ко мне присматривался. На его достаточно редкие (он всегда немногословен) вопросы о причине моего странного состояния я отвечала драматичной улыбкой и какими-то общими ничего не объясняющими фразами. Вечером меня изводила тоска, едва не вызывая слезы. Солгать мужу я стыдилась. Я не лгала и не говорила правду. К ночи мы поссорились, и впервые примирения я не желала.

Вечно мудрое утро, посторонив мои слегка сонные, готовые вот-вот разметаться чувства, пробилось к разуму. Или сегодня я безжалостно оборву тянущуюся через все мое существо надежду, или не оборву уже никогда.

Однако моей силе воли, к счастью или несчастью, тут же помешали. Незнакомый, с первых слов предвещающий что-то нехорошее, голос вторгался в мою “непричесанную” жизнь. Звонила, видимо, совсем юная особа. Я определила это по еще детским интонациям в голосе и по тому, с какой смешливо-ершистой трусливостью прозвучало брысястое “здрасьте”.

– А можно Марию Игоревну (на дальнем плане кто-то подхихикивал)?

– Да, я слушаю.

– Я хочу вам сказать…

– А кто я?

– Это неважно. Я хочу сказать, что Алешка у меня.

Я насторожилась:

– Где “у меня”?

– У меня дома. Мы только что целовались (закулисный голос опять противно захихикал).

– Это интересное занятие. Что еще?

– Много чего. Только это не ваше дело.

– А раз так, то зачем звоните?

– Просто так, чтобы ты (уже “ты”) знала, что Алешка любит меня, а с тобой только развлекался. Между прочим, всем мальчишкам в его возрасте надо на ком-то тренироваться.

Раскрасневшаяся и не желающая продолжать разговор, я положила трубку. Алешки явно рядом с этой особой не было. Я все же знала его гораздо лучше, чем она себе представляла. А что касается “загубленной ее души”, то я с удовольствием порвала бы ее на мелкие кусочки и развеяла по ветру.