Остров прощенных

Вопреки всему проснулась я в хорошем расположении духа. Видимо, организм потребовал для заполнения тосковатой внутренней пустоты позитивной начинки. Какая-нибудь скептограмотная, заземленная опытом или неопытом (в лучшем для примера смысле) женщина скажет: хандра сошла. Не бросив (сомневаюсь) читать в самом начале, она, наверняка, подсуживала меня, называла странной особой, выпускающей свои чувства (и руки) за рамки приличия. Словом, в жизни таких нормальных женщин, как она, этого не происходит. А если и случается нечто подобное, то лишь по причине безделья (от нехватки забот) или от нерастраченных чувств.

На что прагматичной барышне в то утро я бы ответила: а вот и не сошла хандра, и существуют на грешной земле чувства, неодолимые разумным контролем, а вернее, тесно связанные с ним единым убеждением. И ничто не может повредить этот спрятанный в неосязаемой душеоболочке, как в чреве матери, плод. А избавиться от него можно лишь искусственной видимостью, брошенной как вызов, реальности. Да, я любила… Осознавая, как осложнена моя жизнь, орошенная непрошенной любовью, я все же испытывала счастливую гордость за стойкость своих чувств. Или нетрусость?.. Неважно…

А сегодня я всего лишь устала…

Мой муж так ничего и не добился от меня. Могла ли я отдать на суровую расправу закону хотя и нестерпимое, но единокровное с Алешей существо?

Побойкотировав пару дней, глава оставил меня в покое, отложив, однако, в память будущей упрек. Раньше я искренне полагала, что люблю, и буду любить только мужа. Но что же делать, если мне посчастливилось или понапраснилось испытать это чувство еще раз?

Глава 6

Бесчестно вынашивая свой тайный плод, я жила и этот день, и следующий, не зная, что реальное его воплощение одиноко бродит под моими окнами.

– Алешка ушел из дома, – сообщила мне телефонная трубка Ритиным голосом.

– Когда? – я разомкнула онемевшие губы.

– Позавчера вечером. Это правда, что тебя…(стеснительная пауза). Говорят на тебя “наехали” в поселке…

– Можно так сказать…

По моему неохотному ответу Рита догадалась, что собственное любопытство в данный момент удовлетворять неуместно и принялась раскрывать мой немой вопрос:

– Я слышала, будто от кого-то Алешка узнал, что сестра тебя… поколотила (она дружелюбно подбросила нотку юмора в окантованные псевдоневерием слова). Алешка, говорят, закатил дома истерику и удрал. Но еще хуже другое. Алешкина мать нагрянула вчера ко мне, требовала твой адрес (кровь хлынула прочь с моего лица), грозилась пойти в милицию. Мне, по-моему, удалось отговорить ее пока (она подчеркнула это слово) и даже убедить в твоей непричастности.

Она умолкла, ожидая моей реакции.

– Я ничего не знала об этом… И об Алешке тоже…

Первыми ощущениями, что опоясали меня, отгородив зыбким занавесом от реальности, были страх за Алешку (какой бывает у матери, упустившей ребенка из виду) и смешанная с ним одна фактомысль – воплощение тайных моих фантазий. Как раненая птица билась она в моем сознании кругообразными слогами: любит, любит, любит…

И эту несколько неуместную рядом с первой мысль я прятала от самой себя до времени, но она продолжала биться на одной из полочек подсознания, источая незримую возбуждающую энергию.

– Так, значит, ты его не видела? – с неубедительным убеждением спросила Рита.

– Господи, где же он может быть? – я вопрошала у себя, у Риты, у никого и, не услышав ответа, извинилась и положила трубку.

“Он позвонит, он обязательно позвонит”.

И тут же отчаялась, сделав вывод, что, не позвонив в течении этих трех дней, не позвонит уже никогда.

Впервые за все время нашего знакомства я поняла, что мои представления о нем, как о ребенке терпеливом, все понимающем, поколебимы. Я фиксировала всю себя на собственных ощущениях и ни разу не подумала о том, что он, возможно, также страдает, испытывает тоску и желание.

Этот день я просуществовала как зверь, впервые посаженный в клетку. Какая-то неведомая, разрастающаяся во мне сила порывалась меня встряхнуть, выбросить на улицу и заставить куда-то бежать, кого-то спасать. Каждая минута длилась невыносимо долго, почти бесконечно. С трудом дожив до одиннадцати часов вечера и бросив тоскливый взгляд на душную бессонную постель, я погрузила ступни в новые (бессовестно красивые) лакированные туфли.

– Ты далеко? – миролюбиво поинтересовался голос из комнаты.

– Подышать… Душно очень…

Сутулясь от вины и отчаяния, я вышла из бессмысленно красивой клетки в бессмысленный мир. Но и здесь, не найдя свободы, душа маялась, словно в тесном коконе. Алешки нет со мной, но он во всем: в ветвистых волнах деревьев, в жестоком молчании темного неба, в сытой уютности звезд – окошек, в светло-серой истоптанной траве (прячущей след ребенка-бродяги).