Остров сокровищ. Владетель Баллантрэ

Во всяком случае, он разыграл одну из своих метаморфоз: не успела дверь затвориться за милордом, как он без малейшего изменения голоса перешел от обычного вежливого разговора к потоку оскорблений.

– Мой дорогой Генри, тебе играть, – только что говорил он, а теперь продолжал: – Удивительное дело, как даже в такой мелочи, как карты, ты обнаруживаешь свою неотесанность. Ты играешь, Иаков, как какая-нибудь деревенщина или матрос в таверне. Та же тупость, та же мелкая жадность, cette lenteur d’hebete qui me fait rager![40] – привел меня Бог иметь такого брата! Даже почтенный квакер и тот слегка оживляется, когда опасность угрожает его ставке, но играть с тобой это невыразимая скука.

Мистер Генри продолжал смотреть в карты, как бы обдумывая ход, но на самом деле мысли его были далеко.

– Боже правый, да когда же этому придет конец? – закричал Баллантрэ. – Quel lourdeau! Но к чему я расточаю перед тобой французские выражения, которые все равно непонятны такому невежде. Un lourdeau, мой дорогой братец, означает увалень, олух, деревенщина, человек, лишенный грации, легкости, живости, умения нравиться, природного блеска, – словом, именно такой, какого ты при желании увидишь, поглядевшись в зеркало. Я говорю тебе все это ради твоей же пользы, ну, а кроме того, милейший квакер (при этом он поглядел на меня, подавляя зевок), одно из моих развлечений в этой скучной дыре – поджаривать вас с вашим хозяином на медленном огне. Вы, например, неизменно доставляете мне удовольствие, потому что всякий раз корчитесь, когда слышите свое прозвище (как оно ни безобидно). Иное дело – мой бесценный братец, который вот-вот заснет над своими картами. А эпитет, который я тебе только что объяснил, дорогой Генри, может быть применен гораздо шире. Я это тебе сейчас растолкую. Вот, например, при всех твоих великих достоинствах, – их я рад в тебе признать, – я все же не знал женщины, которая не предпочла бы меня и, как я полагаю, – закончил он вкрадчиво и словно обдумывая свои слова, – как я полагаю, не продолжала бы оказывать мне предпочтение.

Мистер Генри отложил карты. Он медленно поднялся на ноги, и все время казалось, что он погружен в раздумье.

– Трус! – сказал он негромко, как будто самому себе. И потом не спеша и без особого ожесточения ударил Баллантрэ по лицу.

Баллантрэ вскочил, весь преобразившись, я никогда не видел его красивее.

– Пощечина! – закричал он. – Я не снес бы пощечины от самого Господа Бога!

– Потише, – сказал мистер Генри. – Ты что же, хочешь, чтобы отец снова за тебя вступился?

– Господа, господа! – кричал я, стараясь их разнять.

Баллантрэ схватил меня за плечо и, не отпуская, снова обратился к брату:

– Ты знаешь, что это значит?

– Это был самый обдуманный поступок в моей жизни, отвечал мистер Генри.

– Ты кровью, кровью смоешь это! – сказал Баллантрэ.

– Дай Бог, чтобы твоей, – сказал мистер Генри.

Он подошел к стене и снял две обнаженные рапиры, которые висели там среди прочего оружия. Держа за концы, он протянул их Баллантрэ.

– Маккеллар, присмотрите, чтобы все было по правилам, – обратился ко мне мистер Генри. – Я считаю, что это необходимо.

– Тебе незачем продолжать оскорбления. – Баллантрэ, не глядя, взял одну из рапир. – Я ненавидел тебя всю жизнь!

– Отец только что лег, – напомнил мистер Генри. – Нам надо уйти куда-нибудь подальше от дома.

– В длинной аллее, чего же лучше, – сказал Баллантрэ.

– Господа! – сказал я. – Постыдитесь! Вы сыновья одной матери. Неужели вы станете отнимать друг у друга жизнь, которую она вам дала?

– Вот именно, Маккеллар, – сказал мистер Генри с тем же невозмутимым спокойствием, которое он все время обнаруживал.

– Я этого не допущу, – сказал я.

И тут пятно легло на всю мою жизнь. Не успел я сказать этих слов, как Баллантрэ приставил острие своей рапиры к моей груди. Я видел, как свет струился по лезвию, и, всплеснув руками, повалился перед ним на колени.

– Нет, нет! – закричал я, словно малое дитя.

– Ну, он нам теперь не помеха, – сказал Баллантрэ. Хорошо иметь в доме труса!

– Нам нужен будет свет, – сказал мистер Генри, как будто ничто не прерывало их разговора.

– Вот этот храбрец и принесет нам парочку свечей, сказал Баллантрэ.

К стыду своему должен признаться, что я был еще так ослеплен этим блеском обнаженного клинка, что предложил принести фонарь.

– Нам нужен не ф-ф-оонарь, – передразнивая меня, сказал Баллантрэ. – Сейчас в воздухе ни дуновения. Поднимайтесь и берите две свечи. Идите вперед, а это вас подгонит, и он помахал рапирой.

Я взял подсвечники и пошел впереди. Я отдал бы руку, лишь бы только всего этого не было, но трус – в лучшем случае невольник, и, идя с ними, я чувствовал, как зубы стучат у меня во рту. Все было, как он сказал: в воздухе ни дуновения, оковы безветренного мороза сковали воздух, и при свете свечей чернота неба казалась крышей над нашими головами.