Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Собственно, первым, кто высказал это предложение, были не Гончаров и Леонтьев, а А.Д. Александров – все на том же министерском совещании 1957 года. Процесс обучения в старших классах в школе будущего ректор ЛГУ описывал так: «…В какой-то момент учащийся намечает себе дальнейший путь, будет ли он дальше работать в области сельского хозяйства или индустрии, в области культуры и литературы или в области гуманитарных наук и гуманитарной деятельности, следовательно, в области экономики, права и т.д., в зависимости от этих дальнейших устремлений профессиональных они могут учить математику много или мало»577. По-видимому, Александров представлял себе математические классы как реализацию одного из таких «профилей» – и надеялся выхлопотать для их учащихся и выпускников особые права, в частности возможность поступать в вуз сразу после школы, минуя работу на производстве. Гончаров и Леонтьев об особых правах для каких бы то ни было категорий школьников не говорили.

В дальнейшем «Правда» поместила большие подборки писем читателей, одну – в поддержку Гончарова и Леонтьева (10 декабря 1958 г.), другую – в поддержку статьи Лаврентьева (13 декабря 1958 г.). Первая подборка делится на две группы: читатели поддерживали антиэлитистский пафос педагогов-академиков или предлагали еще расширить номенклатуру интеллектуальных специальностей, к которым должны готовить к школе: так, известный геолог, академик Сергей Владимирович Обручев (первооткрыватель месторождений золота на Колыме) настаивал, чтобы обязательно были и геологические старшие классы, а И. Завьялов из Ленинграда просил об устройстве лингвистических578.

Вернуть дискуссию к обсуждению именно математических школ попытался Андрей Колмогоров – но уже не в «Правде», а в стоявшей ниже по номенклатурной иерархии газете «Труд»579. Он, на первый взгляд, солидаризировался с позицией Зельдовича и Сахарова, но смягчил их формулировки, а главное – приблизил ее к риторике Семенова, Гончарова и Леонтьева в духе «специализированные школы нужны, потому что это – реализация идей ЦК о производственном обучении». Главную и самую эпатажную идею Колмогоров поместил в финале статьи, чтобы она не слишком бросалась в глаза: «Уровень тренировки в отношении решения задач [у учеников математических школ] будет, вероятно, выше, чем тот, который сейчас вообще достигается средними студентами университетов, они обычно перегружаются теоретическим материалом за счет малого развития навыков в решении задач».

Заявление Колмогорова было революционным. Фактически он утверждал, что новые школы должны не столько быть «стыковочными модулями» между средним и высшим образованием, сколько прокладывать новые пути и для высшего математического образования. На фоне этой мысли ссылки на хрущевскую реформу выглядели, вероятно, обычной данью официальной риторике.

Весь этот обмен репликами в центральной печати свидетельствует о том, что у крупнейших ученых были разные взгляды на развитие и роль математических школ. Но в целом, как уже можно видеть, от этих учебных институций ждали очень значительных результатов.

Дискуссия вокруг будущих математических школ сформировала пространство конкурирующих социально-педагогических утопий. Все участники дискуссии, включая даже скептически настроенного Лаврентьева, представляли себе эти школы как инструмент, который может изменить систему образования и даже все общество в целом. Эти утопии можно свести к трем основным типам: математические школы могли стать 1) средствами научно-технологического прорыва, 2) «маяками» новаций для других, «обычных» школ или 3) структурами для воспитания уникальных ученых, интеллектуалов или людей будущего, малозависимыми от окружающего контекста.

Забегая вперед, скажем, что по иронии судьбы программу Зельдовича и Сахарова, близкую к первому типу, фактически реализовал Михаил Лаврентьев, который с ними спорил – спустя всего четыре года после публикации своей филиппики. Реализацией же программы Колмогорова стали математические школы Москвы и Ленинграда, в которых программы 2 и 3 получили развитие – хотя почти в каждой школе в своем особом варианте.

8

Обсуждение реформы в конце 1958 года было «точкой бифуркации», после которой развитие специализированных школ могло пойти по разным путям. Однако вскоре произошло событие, которое спровоцировало быстрое, почти лавинообразное формирование системы математических школ – наперекор антиэлитизму и антиинтеллигентским настроениям, столь распространенным среди партийных функционеров. Этим событием стало… само начало нового этапа в развитии советского школьного образования.