Островитянин

В те времена на берегу всегда находились женщины, которых называли лоточницами. Работа их состояла в том, чтобы покупать и продавать рыбу, с этого ремесла они и жили. Когда рыбу выгрузили из лодки и вытащили на берег, женщины подбежали ко мне и вскоре договорились скупить у меня всё по пятьдесят шиллингов за связку.

— Дева Мария! — воскликнул Диармад. — Еще немного, и ты должен будешь проставиться этим женщинам.

— Да, парень, — сказала бойкая женщина, которая была с нами, — и тебе тоже выставят. Так что я с тобой иду.

Поскольку Диармад любил пропустить стаканчик, он отправился со мной в тот же дом, что и раньше. Женщины выплатили мне всё до пенни, и, пересчитав деньги, я спросил их, что они будут.

— А сначала мы вам нальем, — снова сказала та же женщина.

Так оно и случилось. Она заказала выпивку и сразу же за нее расплатилась. Второй раз, конечно же, выпивка причиталась с меня — как с человека, который только что заработал деньги, а третий был с Диармада, потому что они купили рыбу еще и у него.

Я выпил уже три порции, и Диармад тоже. Поведение у него всегда было немного чудное, так что можно было подумать, будто он пьет уже три месяца.

Потом мы пошли к пирсу, потому что лодка у нас была еще не привязана. Едва мы успели туда дойти, как меня позвал мой дядя Томас — сходить с ним за компанию, потому что ему еще надо было продать двух овец.

— Я пойду, — сказал я.

— Дева Мария, — сказал Диармад, — вы бы лучше лодку привязали. День уже заканчивается, а пока вы опять будете скакать туда-сюда, лодку может уже унести в море.

— Душа твоя грешная, прости, Господи, — сказал Томас. — Уж ты-то все свои дела поделал и только потом за лодку взялся тревожиться. Хочешь — держи ее, хочешь — отпускай! Мерзавец ты! — добавил Томас.

Я уже писал раньше, что с тех самых пор, как поэт своими песнями помешал мне резать торф и на меня внезапно набросились молодые девицы, любой ветер дул против меня. Я был прав. Как только один дядя обозвал при мне другого мерзавцем, я уже хорошо знал, что этот день для меня праздником не станет, и времени на себя у меня не будет тоже, тем более если тот, кто никогда не отличался благоразумием и кого обозвали мерзавцем, успел уже принять немножечко пива. Да, я был прав, поскольку Томас немедленно получил коварный удар кулаком по уху.

Этот удар сбил славного героя Томаса с ног, заставил его перелететь через овцу и поверг наземь, на обе лопатки. Но не успел он вскочить на ноги, как сразу кинулся на Диармада, и если бы не торговки рыбой, которые в то время были вокруг нас, Диармад очутился бы на том свете, а я, без сомнения, вслед за ним.

Я рисковал своей жизнью ради Диармада, чтобы спасти его, как и тогда, в тюленьей пещере; однако, как и в тот раз, я выжил.

Когда битва прекратилась, я первым делом созвал женщин, чтобы налить им еще капельку. Потому что, по-моему, они существовали исключительно на пиве, обходясь без крошки съестного. Диармад пока что отбежал кое-куда — вот и славно. Женщины дергали меня за одежду, предлагая выпить с ними. Но мне не хотелось больше пить за их счет в тот день. Было у меня и еще одно основание: я знал, что вся эта заварушка с моими родственниками так просто не кончится. А у нас не было никакого права ходить на голове, как безумцы, особенно во время священного праздника, в честь которого и отправились мы в путешествие.

С такими мыслями я покинул паб и, представь себе, присмотревшись, увидел в глубине улицы Томаса с двумя долговязыми молодыми мясниками, которые пытались отобрать у него овцу, всучив за нее столько, сколько им самим было нужно. Я ускорил шаг и, поравнявшись с дядей, заметил, что он уже всех цветов радуги. Выходки мясников меня порядком задели. Оба разбойника вообще не были со мной знакомы и даже не знали, из этих ли я краев. На овце была свежая веревка, которая врезалась дяде в руку, когда он пытался не позволить тем двоим ее увести.

Мясники не знали, что такое неудача, покуда не встретились со мной. Они подумали, что я какой-то деревенский олух и, пожалуй, буду на их стороне.

— Отпусти веревку и дай мне, — сказал я дяде. Тот сразу подчинился.

— Заступись за меня и моих овец! Если ты в самом деле такой же здоровый, как с виду, то эти два чертовых заморыша тебе нипочем!

Кажется, никогда еще в этой жизни я не был так зол, как в ту минуту.

Томас со всей силы ударил ногой, а малый отпрыгнул в сторону. Удар угодил по одной из овец и вышиб из нее дух.

У меня в кармане был нож. Я подскочил и пустил ей кровь. Дядя был не слишком доволен, ни теперь, ни в целом: одну овцу он так и не продал, а другая погибла. Мало того, шиллинг для моего дяди значил столько же, сколько для этих двух ребят — фунт. Но когда их отец узнал, что они натворили, он щедро заплатил ему за мертвую овцу столько же, сколько за живую.

Я оставил дядю и покупателя овец и отправился вдоль по Большой улице, где встретил двоих, которые шли по своим делам. С делами им надо было управиться очень быстро, поскольку они торопились попасть домой, пока погода хорошая.