Островок Вневременье

Открываю форточку, смотрю в окно. Там видно здание станции, и на самом верхнем балконе стоят в два этажа четыре конденсаторных блока. Наша самая первая совместная с Автолычем работа вполне жужжит на всю катушку. Нет, я не вижу, как крутятся вентиляторы, но на блоках не лежит снег, которого полно на крыше и подоконниках. Это значит, что ящики теплые, что фреон конденсируется внутри. Приятно же, черт, увидеть дело рук своих. В такие моменты хочется крикнуть:

– Эй, Бог, я тебя хорошо понимаю!

Но не верю я во все эти сказки про царствие небесное. Подобную ерунду лучше оставить тем, кто боится смерти. Или слишком уж наломал дров в своей жизни. Такие хмыри пачками деньги церкви сдают, чтоб отмазали от грехов. Или церкви строят. Страх перед необходимостью отвечать перед высшим судом. Глупость редкая. В жизни все определяет случай. Будь иначе, то бандиты никогда бы не видели удачи и не умирали бы от старости в роскошных дворцах. «Ты не всемогущий бог. Ты черный бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!» Лучше булгаковского Левия Матвея и не скажешь. Но то, что чувствует творец, превративший груду мертвой материи во что-то способное функционировать, противостоять энтропии, я понимаю отлично.

Вернулся Автолыч, бросил полотенце на стул и достал сумку.

– Оп-ля! – движением фокусника он достает из недр баула пару бутылок пива и торжественно ставит их на тумбочку.

Когда и где он их успел купить – не важно, сейчас напиток очень к месту. Без дозы алкоголя я буду ехать практически весь сон. Так не отдохнуть. Без выпивки потребуется пара дней, а мне завтра наяву весь день сидеть за рулем. Молодчина, что прихватил пиво. Самое то сейчас. Нет, а чего я удивляюсь? Автолыч чуть не в два раза старше и с огромным опытом трассового бытия. Он знает, а не угадывает.

– Блин! – я искренне восхищаюсь, хотя понял причину.

Тут другое: эмоции чуть притупились, но все еще оголенные.

– Я сейчас! – хватаю полотенце и уматываю в душевую.

Удержаться от помывки не получилось. Я хоть и брезгливо отношусь к местам общего пользования, но без душа иногда труднее лечь, чем с грибком на ногах. Быстро смываю с себя пот, страх, усталость и дыхание смерти. Все с водой уходит в канализацию. Вот теперь я полностью к приему пива, сигареты и сна.

Первый же глоток мягко пихнул меня в затылок. Номер перестал раскачиваться и зафиксировался в пространстве. Мы синхронизировались с ним. А где-то с половины бутылки путь до Москвы не кажется очередным утомительным этапом, а становится дорогой к дому – самым желанным отрезком пути за все время командировки.

«Хорошо, что есть на свете это счастье – путь домой!» – пели «Земляне».

Правда, я вспоминаю не совсем эту песню, а ее переделанную версию. Армейская, дембельская. Как там?

Вновь сигнал ночной тревоги поднимает всех в ружье,

Только мы уже в дороге – отслужили мы свое.

Ведь не зря для нас по части вышел дембельский приказ,

Ах, какое ж это счастье – увольнение в запас!

Наверно, не самый лучший вариант переделки, но ведь сочинители и не претендовали на эстрадную славу. Для души же писалось, для себя, для своих. На самом деле, дембельскую радость и грусть невероятно трудно облечь в подходящие слова. И дело не в том, что основной язык армии – матерный, просто для целого куска абсолютно инопланетной жизни трудно подбираются даже символы. Наверное, потому-то спустя годы и уцелели в памяти только то четверостишие да первая строка: «Ваши письма, словно птицы, к нам спешат издалека».

Понятный визуальный ряд – он для нормальной жизни, и запоминаются именно те строки, что отзываются здесь и сейчас. А ведь пока казарменный дух окончательно не выветрился, я отлично помнил песню целиком. Но тогда много армейских глупостей продолжали тянуть меня по инерции. Ведь зачем-то бегал ранью-рань в Петровском парке, хотя откосить от утренней зарядки считалось в армии делом чести? Вот такие вывихи сознания. Теперь, конечно, не бегаю: и парк далеко, и неохота. Бегать – удел клерков. На объектах так наломаешься за день, что становится не до борьбы с гиподинамией. И все же жаль, что песня забылась, точнее – большая ее часть.

Я не помню, как отключился. Последние действия мог разве что предположить по некоторым утренним наблюдениям. Скорее всего, вырубился после того, как покурил, ибо в пустой бутылке лежал окурок, но как он туда попал – ни единой подсказочки от памяти. Видимо, в какой-то момент «пошел жидкарем», если на сленге выражаться. В буквальном переводе это означает, что фреон на входе в компрессор по какой-то причине в пар не превратился, а устремился в рабочую полость жидкостью. А жидкость не сжимаема. Компрессору остается только захлебываться. Если не прочихается – то превратится в кучу металлолома. Тут примерно так же. Когда по какой-то причине сил быть в норме не осталось, то плывешь – «идешь жидкарем». Вот и выключаешься из реальности. А просыпаешься только утром. Или не просыпаешься.