Освещенные окна

обещая отпустить часть повозок сегодня, а остальные — завтра. Они ничего не хотели слушать, кричали и угрожали мне. Один из них забрался на крыльцо и ударил меня в грудь. Я схватился за кобуру, но не успел вынуть наган. Сильный удар по ногам — и я полетел в разъяренную толпу… В этот момент раздались выстрелы, и толпа разбежалась… Мои лекпомы вышли во двор, увидели, как меня сбили с ног, и начали стрелять в воздух. Вероятно, меня били не больше минуты, но поднялся с земли я с большим трудом. На голове оказались две небольшие раны… все тело было в синяках и кровоподтеках. Но самым неприятным был разговор с комиссаром…»

Дело в том, что из многочисленных трудностей этого похода одна из самых непреодолимых, едва не кончившихся трагедией, была воплощена в комиссаре отряда. Работница саратовской швейной фабрики, пожилая, мелочно-требовательная, она не доверяла брату. Почему? Это осталось загадкой. Может быть, ее смущал его возраст? Трудно поверить — двадцатилетние мальчики в годы гражданской войны командовали полками.

В столкновении с подводчиками она обвинила Льва. По ее мнению, в деревне надо было остаться еще на два-три дня — райсовет за это время сумел бы уговорить немцев. Очевидно, она не придавала серьезного значения тому обстоятельству, что санразведка должна идти впереди продвигавшихся войск.

«Между тем, —

пишет Лев, —

за нами шла артиллерийская часть, и если бы мы провели в деревне еще хоть один день, приказ был бы нарушен».

Это была первая ссора, кончившаяся тем, что Лев, вопреки настояниям комиссара, вызвал виновных и предложил им на выбор: или они будут отданы под суд за избиение командира Красной Армии, или немедленно предоставят повозки.

Движение возобновилось.

Вторая и более серьезная ссора произошла в марте, когда начались оттепели и красноармейцы в ботинках и обмотках по размякшей дороге шагали мокрые до колен. Начались простудные заболевания, и Лев предложил комиссару не лишенную остроумия мысль: отдыхать днем, а двигаться по ночам, когда дорога замерзла. Комиссар не согласилась: день, по ее мнению, был создан для марша, а ночь — для сна.

Очевидно, знаменитая формула «приказ есть приказ» не оказала заметного влияния на решение брата. Вечером, когда комиссар легла спать, он повторил в объяснительной записке свои доводы и двинулся с отрядом вперед, оставив в селе санитара с этой запиской. До Каменской оставалось три перехода…

Решение было рискованное, и Лев это, без сомнения, понимал. Он не только отказался подчиниться комиссару, но действовал вопреки его настояниям. Вот почему он не очень удивился, получив в Каменской телеграмму, в которой начальник политуправления армии требовал, чтобы он немедленно явился к нему.

…«На столе у начальника политуправления лежала длинная телеграмма, в которую он заглядывал, разговаривая со мной.

— Как же так, доктор! Вы отдаете приказы, не согласованные с комиссаром, бросаете его без предупреждения… Придется отдать вас под суд».

Не оправдываясь, Лев рассказал о трудностях марша. Санитарная разведка оправдала себя: задача была решена в указанный срок. Потери ничтожны. Вдоль всей этапной линии энергично действовали банно-прачечные отряды. Здоровье населения в тех местах, через которые проходили войска, обследовано, и соответствующий — малоутешительный — отчет послан в губздрав.

Разговор кончился мирно.

— Надеюсь, вы больше не будете ссориться с нашими комиссарами, доктор?

Лев поддержал его в этой уверенности. Он получил приказ явиться к начсанарму Стоклицкому за новым назначением. В том, что его направят в какой-нибудь запасной полк, у него не было ни малейших сомнений. Он ошибся. От Стоклицкого он вышел начальником санитарной части Второй Донской стрелковой дивизии.

2