Освещенные окна

— А позвольте узнать… факультет?

— Историко-филологический.

Он неодобрительно поджал губы.

— Значит, насколько понимаю, вам предстоит всю жизнь читать книги, а потом, на основании прочитанного, писать статьи или в лучшем случае новые книги?

Я засмеялся:

— Пожалуй.

— Ну что же! Поприще, естественно, небесполезное. Однако не для себя.

— А для кого же?

— Для других.

— Почему?

— Потому что на этом поприще крайне трудно ухватить идею. А если наше время ее не ухватишь — в безбедности не прожить-с. Если, разумеется, вы не гений.

— А вам удалось?

— Удалось. — Он все еще ел. — Правда, судьба помогла.

Он предложил закурить. Я не отказался.

— Позвольте узнать, весной восемнадцатого года вы случайно не находились в Москве?

— Нет.

— Стало быть, не слышали о зверском убийстве владельца суконной фабрики Ивана Яковлевича Сысоева?

— Нет.

— Ну как же! Вся Москва говорила. Явились молодчики с подложным ордером на обыск и зарезали всю семью — старика, трех сыновей и дочку. Бандиты-с. Причем главарь, очевидно, был психованный, потому что перед убийством заставил девочку — ей всего-то было лет шестнадцать — сыграть на рояле похоронный марш. Он потом сам себя выдал, как психованный, и его, естественно, расстреляли. Остальных не нашли. Ну, а я на этой фабрике был главным экспертом, и притом, осмелюсь доложить, первого класса.

Он покончил с ужином, упаковал оставшиеся бутерброды и яйца и уложил их в чемоданчик.

— Да-с. Ну, а когда хозяина зарезали, дело, естественно, оказалось на моих руках. А тут, как снег на голову, заказ! Да еще какой! Государственного значения. Для обмундирования Красной Армии потребовалось шинельное сукно в количестве — ну, прямо сказать, невообразимом. А у нас его — ни аршина-с! Почему? Потому что мы в шестнадцатом году выполнили точно такой же заказ. И солдатское, и офицерское сукно продали подчистую. Что делать? Между тем со мной разговаривают, вы знаете ли, серьезно. Вынь да положь! Да-с. Вот тут и пришла мне в голову идея.

Он самодовольно усмехнулся.

— А надо вам сказать, что сукно у нас было. Но не шинельное, а дамское, причем склады буквально ломились, потому что сообразно обстоятельствам последнее время сукна этого никто у нас не брал. Вот я и подумал: «А не пустить ли его на шинели?» Конечно, ткань совершенно другая, тонкая, мягкая, но поскольку ее все равно надо перекрашивать, можно при этой операции ее слегка утвердить. Не подумайте только, что я этим втихомолку занимался! Вы знаете, кто меня лично принял… — Он назвал знаменитую фамилию. — Да-с. Принял и дал «добро». Ну, а дальше что же? Я при хозяине был хотя эксперт, но холуй. А теперь живу вдвоем с женой в его же квартире и, мало сказать, удовлетворен, но даже и сверх меры!

Он еще продолжал рассуждать о том, как он «огрублял» сукно и какие прекрасные получились шинели. Я уже не слушал его. Не знаю почему, но меня понемногу стало трясти от ненависти к этому человеку, к его аккуратности, к его бутербродам и копченому мясу, к его самодовольству, хвастовству, к ничего не выражающим бляшкам его оловянных глаз, а потом, когда он уснул, — к его равномерному, и тоже самодовольному, храпу.

«Но ведь он же не сделал ничего дурного, — убеждал я себя. — Напротив, в сложном положении нашел выход. Обмундировал три или, если он врет, два полка и справедливо получил благодарность. И все-таки… Все-таки. Недаром определял он мою филологию как дело «не для себя». Он-то как раз «ухватил идею» для себя. И вся его пошлая философия основана на том, что жить надо «для себя, а не для других». Ну, а ты? — спросил я себя. — Ты живешь для других? Нет, милый друг, и ты живешь для себя. Иначе ты, например, не оставил бы в пустой квартире полумертвого Сашу».

Долго возился я с этими мыслями, пока наконец как будто рукой не отстранил их от себя и затолкал в беспамятную темную щель.

«Боже мой, Петроград! — с охватившим меня ознобом счастья думал я. — Увижу Неву, Эрмитаж, Сенатскую площадь, Медного всадника».

Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!

На Греческом проспекте, где живет Юрий, наверное, можно будет снять комнату в каком-нибудь спокойном греческом семействе. Мы станем видеться каждый день! И к черту стихи! Я буду заниматься! Подумать только, за последние два года у меня вылетело из головы все, чему я учился в гимназии!

Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?

Я расскажу Юрию о своей встрече с Андреем Белым, о том, как я понял, что напрасно теряю время в Москве. И уж Юрий-то скажет, похож ли я на «русского денди»!

О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Ночью я несколько раз просыпался, сам не знаю — от голода или от счастья.

1974

Часть третья ПЕТРОГРАДСКИЙ СТУДЕНТ

Петроград

1