Освобождение

того гляди, в омут утянет.

Свободы мираж наяву

бедой обернётся, обманет.

Дела и заботы как дождь

с грозой, благодатный и щедрый.

Пролейся и волю тревожь

в день поздний не меньше, чем в первый.

* В заглавии слова из «Евгения Онегина».

Катится автобус

Катится автобус — полный

коробок.

Заняла семья укромный

уголок.

Мама стройная, как тополь

южных стран,

дочки малые поодаль.

Строгий дан

им указ суровым взглядом:

не шалить.

Тут старушка встала рядом.

Усадить

мать спешит. Народ всё валит.

Стар и слаб

мужичок теснится, палку

в горсть зажав.

Мама тронула девчушку

за плечо,

обняла свою малышку

горячо.

— Вы садитесь.

— Нет, зачем же,

постою.

Глянул грустно, сел, помешкав,

на краю.

Что-то вспомнил и — в котомку.

Шоколад

тянет милому ребёнку.

С лаской взгляд.

Покидала я автобус, тесноту.

Но с собой несла душ светлых доброту.

Врач

Елене Леонидовне Морозовой

Срок пришёл немного полечиться.

Жду, скучаю, скоро ль мой черёд.

Белые халаты взад-вперёд

пробегают. Всё чужие лица.

Я б хотела увидать её,

худенькую, быструю. Заботы

на лице усталом: мучит что-то.

Пряди рыжеватые вразлёт.

Нежный лик и тонкие черты –

эхо прежней тихой красоты.

Жизнь врача, да просто человека,

что несёт, как должно, свой обет,

не считаясь, кто ты, как одет –

он всегда поможет, строгий лекарь.

Здесь не встречу. Время пожалело.

Хватит ждать чужого сердца стук,

думать, как спасти от тяжких мук

старика. Есть, есть всему пределы.

Может, встречу в городе однажды.

Издали сердечное спа-си-бо

прошепчу. Уж сколько лет есть силы

по земле легко ступать

день каждый.

Молодые господа

Дверь открыла: предо мной

молодые щёголи.

И костюм, и галстучек модный –

хоть куда!

Очень важный разговор

и недолгий прочили.

— Что ж, входите и садитесь,

господа.

Старший закрутил слова,

словно стаю галочью:

образованны, юристы,

в фирме на счету.

Плотный, радужный туман

ловко сеять начали.

Я — о деле, долго слушать

мне невмоготу.

Покидали дом ни с чем

шустрые мошенники.

Но с обидой гордою:

не поверить им!

Жалость жгуче-горькую

эти современники

породили, обманув

обликом своим.

Нет работы никакой?

Предложили странную:

граждан уговаривать

на крутой расход.

Мудрые психологи речь вести

пространную

научили и толкнули

«с песнею вперёд».

Сжались души их до точки.

Совесть, честь мужская –

«не для жизни зрелой,

детские слова».

Сколько их таких сегодня,

мать-страна родная!

Не болит ли у тебя

горе-голова?

Звучит и мучает строка

Несчастна та страна, которая нуждается в героях. /Брехт «Жизнь Галилея»/

Звучит и мучает строка.
Счастливый край в тумане серебрится.
Там мирно дремлют облака.
У спящих безмятежны лица.

Скользит мой взор к родной земле.
В заветный май взлетит над городами
Бессмертный полк. Он умирал в огне
сороковых — герои, наше знамя.

Судьба моей страны горька.
Вожди и в мирной жизни призывали:
— Даёшь сверх нормы уголька!
Хлеб целины! Средь топей магистрали!
Невмоготу? Но ты герой,
так поднатужься, крепко стой.

А где-то молча ставят сруб,
возводят крышу, дом-отчизну строят.
Здесь главный витязь ценит труд,
спокойный разум. Сладят без героев.
Услышала я песнь чужой земли,
где в синеву тюльпаны вознесли.

Какие мы сегодня

Митинг. Тысячи людей на Тверской.

Мирно движется поток сам собой.

Что-то высказать хотят. Слушай, власть!

Несогласная волна поднялась.

Разглядели, знать, обидную ложь,

что исходит от московских вельмож.

С ней смириться — вновь унизить себя.

Мы другие, с нами эдак нельзя.

Мы другие… Ну, а там, наверху?

Всё по-старому, их лица в пуху.

Власть на йоту отдать? Ни-ни-ни!

Что ж, по-царски «казаков» пригони.

Навалились в чёрной форме до глаз…

на сограждан? Да, рука поднялась.

Пригибали головы до земли.

Руки, ноги на весу — волокли.

Пострашнее зажиревших чинов

эти парни в полицейской броне.

Им заплатят, стимул вовсе не нов.

Совесть? Прочь её, зарплата при мне.

То напасть-яга летит над страной,

души мёртвые плодит чередой.

Как в праведной семье

Всему живому на земле так трудно:

зимою волку, в ливень муравью.

Хоть человек считается разумным,

виляет путь его у бездны на краю.

Мы всё-таки живём (с оглядкой робкой),

вымаливая мирные года,

деньжат своих распределяем стопку,

чтоб воспарить до моря иногда.

Но знаю: тут и там, далёко, рядом,