От «Акиры» до «Ходячего замка». Как японская анимация перевернула мировой кинематограф

Учитывая важность женских персонажей в их отношении к традиционной японской культуре, можно рассматривать этих беспомощных/умирающих/безумных женщин-жертв как выражение фундаментального беспокойства по поводу любой реальной возможности культурного выживания. В то время как Гэн и его приемный младший брат, прыгающие от волнения и надежды в конце фильма, олицетворяют смелую попытку возможности выживания человека в самых разрушительных условиях, отсутствие эквивалентного сильного женского присутствия намекает на то, что такая стойкость (по крайней мере, традиционной японской культуры) может быть проблематичной. «Могила светлячков» еще более прозрачна. Светлячки, метонимически и метафорически связанные с младшей сестрой, также имеют давнюю символическую традицию в японской культуре. Нисходящая спираль их мимолетной жизни, которая заканчивается небольшой вырытой могилой, служит лишь для того, чтобы осветить столь же кратковременную жизнь сестры, образ маленьких белых косточек которой не отпускает на протяжении всего фильма.

Обсуждая послевоенные японские фильмы, исследователь Патрисия Мастерс отмечает, как в послевоенной Японии «национальные метафоры личности» стали по существу «транссексуальными», одновременно «феминизированными» и «вирилизованными»[264]. В исследуемых здесь аниме, особенно в «Могиле светлячков», ясно указано, что самоидентификация японцев практически полностью «феминизирована». Это выражается не только через визуальный образ умирающей маленькой девочки, но через характер Сэиты, который «демаскулинизирован» уже с первых кадров фильма. Однако эта феминизация ведет только к отчаянию и ностальгии по умирающей культуре. Таким образом, «Могила светлячков» – это элегия утраченного прошлого, которое невозможно восстановить.

Напротив, повествовательное напряжение, которое оживляет «Босоногого Гэна», – это сопротивление «феминизации» (закодированное не просто как слабое, но как иррациональное, даже безумное в образе матери) и привилегия возрождающейся мужественности, метонимически привязанной к растущим колосьям пшеницы и новым волосам Гэна. Настойчивое приободрение и вдохновение «Босоногого Гэна» может показаться некоторым зрителям слишком избитым, слишком идеологически обоснованным или слишком опасно несбалансированным изображением японской культуры, хотя эта простота может быть связана с тем фактом, что фильм постоянно показывают в начальных школах из-за антивоенного посыла. Однако также верно, что катастрофическая природа самого события может вызвать в ответ упрощенные образы жизнелюбия и обновления. Ученый Кэрол Кавано предположила, что Хиросима призывает к «памяти и замещениям».

Босоногий Гэн помнит Хиросиму и отказывается подавлять пережитый ужас, но он также замещает реалистично обоснованное осознание мрачных сложностей, с которыми сталкивается нация в попытке обновить себя ради возвращения уверенности.

Анализируя литературу о Холокосте, исследователь Холокоста Лоуренс Лангер предположил: «Среди основных идей, от которых мы вынуждены отказаться за чтением этих страниц, – утешительное представление о том, что страдание имеет значение» и «страдания жертв нельзя облегчить или преуменьшить с помощью слов утешения»[265]. Столкнувшись с их собственной версией ада на земле, японские писатели и художники все еще ищут смысл, если не утешение, в работе над образами страдания. «Могила светлячков» пытается построить элегическую идеологию жертвы и утраты, которая учитывает национальную идентичность, где поражение в войне придает глубину японской душе. «Босоногий Гэн» признает страдания, но сопротивляется жертвенному положению, предлагая вместо него новую модель человеческого возрождения и утешения. По сравнению с некоторыми из наиболее сложных литературных произведений о Холокосте (или литературой о хибакуся) такое отношение может показаться наивным, но эти анимированные видения утраты, красоты и (в случае с работой «Босоногий Гэн») надежды позволяют побежденной нации и тем, кто умер за нее, пережить краткий момент достоинства.

Глава 12. Принцесса Мононоке: Фэнтези, женственность и миф «прогресса»