От «Акиры» до «Ходячего замка». Как японская анимация перевернула мировой кинематограф

Отец Сэиты, которого нет рядом, служил на флоте и, похоже, поддерживал власти. Хотя показано, что Сэита предпочитает жить вне системы из-за жестокости своей тети, сама система никогда не подвергается критике, и они с сестрой с надеждой ждут того дня, когда отец с триумфом вернется домой. В одной из сцен Сэита ностальгически вспоминает военно-морскую регату, в которой он видит белые фигуры в форме (предположительно, и отца тоже), выстроившиеся в линию на мостике эсминца, пока играет военная музыка. Другие авторитетные мужские образы также показаны с достоинством. Один из персонажей фильма, который охотно выражает доброту к Сэите, – это престарелый полицейский. Он предлагает ему стакан воды, после того как мальчика унизил фермер. Отец Гэна, напротив, явно настроен против властей. Поденщик, который носит обычную майку и громко критикует «сумасшедших» во главе правительства, отец Гэна приземленный и «настоящий», а отец Сэиты, напротив, бесплотный и отсутствующий. Очевидно, что влияние отца, его призыв «позаботиться о матери» и проповеди о пшенице вдохновляют и поддерживают Гэна на протяжении всего фильма.

Тем не менее оба фильма похожи тем, что неявно изображают смерть отца – важный символический образ, который доминировал в большей части послевоенной японской культуры. Ученые утверждают, что японская культура сейчас существует в демаскулинизированном состоянии, переполненном женской «привлекательностью», но все еще преследуемой образами умершего, отсутствующего или неадекватного отца и проблемной мужественности[262]. Причины потери отца четко прописаны в исторических реалиях послевоенного периода. Многие японцы не только фактически потеряли своих отцов из-за военной службы или бомбардировок союзников, но и потеряли культ императора, который в предвоенной пропаганде представлялся символическим главой японской нации как семьи. Хотя оккупационные силы союзников пытались «заменить» императора-отца более крупной фигурой Макартура, такая замена была в лучшем случае некомфортной, а в худшем – глубоко тревожащей[263]. «Босоногий Гэн» заканчивается обращением к все еще символически присутствующему индивидуалистическому отцу, в то время как «Могила светлячков» изображает своего центрального персонажа буквально и духовно осиротевшим, брошенным отцом – морским офицером и отвергнутым обществом, в котором отец буквально и символически мертв.

В то время как два фильма демонстрируют важные контрасты в роли отца, воплощение женского начала, как с точки зрения материнства, так и с точки зрения роли младшей сестры, одинаково в обоих произведениях. Хотя женские персонажи остаются оазисом безопасности, комфорта и силы в большинстве довоенных фильмов и литературных произведений, а также во многих популярных ранних послевоенных фильмах (в том числе в знаменитом жанре хахамоно или «мать имеет значение»), женские персонажи в обоих фильмах восьмидесятых годов кажутся особенно слабыми и ненадежными. Хотя мать в «Босоногом Гэне» успокаивает и обнадеживает, после бомбежки она становится беспомощной, просто еще одной жертвой, о которой должен позаботиться стойкий Гэн.

Более того, ее даже показывают в моменты, близкие к безумию, например, когда сразу после взрыва она сталкивается с ужасом гибели семьи – ее волосы неистово растрепаны, а лицо искажено криками. Или когда она реагирует на смерть грудного ребенка неподвижным остекленевшим взглядом. Мать Сэиты также рассматривается в роли жертвы. Впервые ее показывают направляющейся в убежище раньше своих детей из-за слабого сердца. Следующий кадр – это фрагментарные изображения ее тела, закутанного в бинты, а последний вид – ее тело, погруженное в грузовик.

Обе сестры в фильмах также воплощают понятие жертвы. Сестра Гэна родилась в ночь бомбежек, беспомощно плача, прожила несколько дней и оставила только тишину (и безумный взгляд матери) после своей смерти. Еще более жалостливо оформлена фигура сестры Сэиты. Она показана очаровательно беспомощной, когда сидит на спине брата, берет еду из его рук и в итоге погружается в жалкое оцепенение голода и болезни. Даже одно ее «позитивное» действие – строительство могилы светлячков – связано с мимолетностью и смертью.