Еще одно имя, оказавшееся в орбите «языкового движения» на ранних порах, – поэт и джазовый музыкант Кларк Кулидж. Начиная с конца 1960‐х он экспериментирует вместе с Бернадеттой Мэйер и сам создает тексты, составленные из элементарных лингвистических единиц, от одного слова или морфемы на странице – до аграмматичного столкновения словоформ, от стихов, сделанных из одних предлогов, – до пермутаций со словарным составом предложения. Такая техника «синтаксических синкоп» видна уже в названиях его книг, когда артикли сочетаются с союзами и глаголами («The So»; «The Maintains»), а окончания слов становятся словами («ING»). Сказался и профессиональный опыт Кулиджа как спелеолога. Материальная толща слова для него – предмет минералогического изучения и аналитической импровизации. Ч. Бернстин называет ранние его опыты «словесной шахтой языка». Кулидж следует принципу «аранжировки», в которой слова организуются в композиции как атомы в молекуле или как биты в джазовой секции. «Пространство Языка» формируется в стихотворении как поле между именами и вещами: «Содержание моих работ – Тональность Языка (увиденного, слышимого, разговорного, размышления) самого, тональность, основанная на постоянном перетекании от смысла к смыслу, на скачках между смыслами»[223]
. Во многих своих выступлениях и интервью (в частности, в наиболее известном своем тексте-манифесте «Words») Кулидж медитирует на темы языка и слова.Музыкальная композиционность привносится в «поэзию языка» и Майклом Палмером – пожалуй, наиболее известным и почетным автором, ассоциирующимся с «языковой школой», но впрямую к ней не примыкающим. Подобно Мак-Лоу, он на протяжении многих лет сотрудничает с хореографами, являясь автором текстов для перформансов. Как и Кулидж, с которым он издает журнал «Joglars», Палмер вступает в поэзию благодаря Роберту Данкену, Роберту Крили и всему кругу из Ванкуверской поэтической конференции 1963 года. В 1983 году Палмер составил небольшую, но влиятельную антологию «Code of Signals»[224]
, включившую тексты на границы теории и поэзии от авторов, экспериментирующих с режимами письма. Как поэт Палмер ставит задачу радикального переоткрытия природы стихотворения в ее отношении к языку и метаязыку, на которых оно создается. Поэтический текст мыслится как «стечение обстоятельств», одним из которых и является сам язык[225]. Поэтому в текстах Палмера референция может в любой момент обернуться автореференцией, метафора – обнаружить язык как основание уподобления, а поэтическая строка – прочитаться как пропозиция из лингвистической философии, как в этом фрагменте из поэмы «Sun» в переводе Алексея Парщикова: «Мы смотрим в сети / говорит предложение / Мы живы мы охватываем глазами /произносят языки огня». При этой радикальной обращенности языка на самого себя в стихах Палмера на разных уровнях формы и содержания особую функцию выполняет молчание. Аркадий Драгомощенко называет его «альпинистом тишины»[226]. Хотя Палмер и не входил в узкий круг «языкового движения», он всегда с ним соотносился и признавал общность установок: «Я думаю, у нас была общая цель: все стереть и начать сначала, отказаться от управляющих предписаний и допущений институционализированной поэтической практики и подвергнуть сомнению распространенные концепции выразительности, самости и индивидуального, а также роль читателя»[227].Очень точно суть «языковой поэзии» передал испытавший ее воздействие А. Парщиков: «„Языком“ обладали и природные явления, и научные модели, и наше тело, и формы идей, которые жили объективно в особенном „заповеднике“, как в „Мире 3“ (World 3) Карла Поппера (Karl Popper). Американских поэтов язык интересовал как расширитель (extension) тела, интеллекта, новых технологий. Майкл Палмер говорил о поэзии, „отмеченной качеством сопротивления и необходимой сложностью, с обязательным прорывом и отказом, а также исследовательскими формами“»[228]
. Исследовательская (профессорская) деятельность также является для «поэтов языка» важной частью проекта по критике языка. «Исследовательская» означает также и «разведывательская». Одна из важнейших книг «языкового движения» называется «The Language of Inquiry». Ее автор Л. Хеджинян прямо заявляет: «поэтический язык является языком исследования»[229].