От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

«Маргинализация» поэзии в широком спектре «языкового письма» осмысляется в эссеистике Боба Перельмана, также выходца из Сан-Францисской школы и идеолога «языкового письма». Его программный текст «The Marginalization of Poetry» представляет собой мини-трактат, написанный в стихотворной форме. Точнее, стихотворная его форма рефлексивно подвергается критике, порой самоироничной, в самом его развертывании. В текстах, включенных в эту книгу, а также в книгу «The Trouble with Genius», реконструируется история и предыстория самого «языкового движения», причем методом реконструкции служит сама форма изложения. Эта гибридная форма критически-поэтического дискурса реализуется и в других сборниках Перельмана, таких как «Braille» и «a. k. a.», в которых предложения читаются и как поэтические строки, и как философские афоризмы. Перельман является автором одного из известнейших стихотворений «языковой поэзии» – «China», которое философ Фредерик Джеймисон приводил в пример нового постмодернистского сознания, реализованного в поэтической форме.

Цитируя в одном из эссе лингвиста и политического публициста Ноама Хомского, Перельман выражает свой сатирический подход к политике языка: «Вопрос: как отличиться язык от диалекта? Ответ: язык – это такой диалект, у которого имеется армия и флот»[235]. Критика языка как политического медиума свойственна практически всем представителям «языкового движения». В первом выпуске журнала «This» был напечатан манифест Р. Греньера «On Speech», сразу же обозначивший лингвистическую заостренность нового дискурса. Лозунгом стала фраза «I hate speech» («Я ненавижу речь») – речевой акт, направленный против речи, но в то же время из нее состоящий. Под вопрос был поставлен статус высказывания как такового, его принадлежность к речи или языку. Приоритет в этой дихотомии отдавался языку как пространству борьбы дискурсов, т. е. речей. Язык стал, таким образом, не только материалом литературного эксперимента и предметом критической рефлексии, но и инструментом преобразования мышления:

Поэзия давала возможность вновь поставить вопрос о языке; именно в поэзии язык мог быть изобретен и помыслен заново. В нашем распоряжении оказался инструмент, в высшей степени пригодный для исследования внешнего и внутреннего, сокрытого и трансцендентного, материальной и метафизической логик – все это суть язык, и все это оказывает на человеческий опыт и мышление огромное влияние[236].

Б. Уоттен описывает движение «языковых поэтов» как новый «поворот к языку»[237]. Если первый «лингвистический поворот» был заявлен Ричардом Рорти в 1967 году ретроспективно по отношению к философии языка Л. Витгенштейна, то в 1960–1970‐е в западной интеллектуальной культуре заявлял о себе новый виток этого поворота, связанный с акционально-прагматическим вектором[238]. Здесь стоило бы отметить, насколько важным для Уоттена, Бернстина и многих других была в 1970‐е годы научная концепция Романа Якобсона. Не только в своей генетической связи с чрезвычайно важной для них формальной школой, но и в ее обновленном варианте, выразившемся в известнейшей статье «Linguistics and Poetics» 1960 года. Для поэтов группы «L=A=N=G=U=A=G=E» она стала едва ли не программной. К Якобсону апеллировали в своих эссе Р. Уолдроп, Л. Хеджинян, Р. Силлиман и многие другие. В книге эссе «Pitch of Poetry» Ч. Бернстин отмечает, что среди лингвистов заметнейшее влияние на него оказал Якобсон с концепцией поэтического языка как «вербального языка, выдвигающего в фокус свои материальные (акустические и синтаксические) признаки, обеспечивая понимание поэзии как не столько передатчика сообщений, сколько медиума самого вербального языка»[239]. Для языковой поэтики характерно и внимание к концептуальной метафоре как оператору языкового мышления. Не случайна близость «языковых авторов» с когнитивным лингвистом Джорджем Лакоффом, участвовавшим в некоторых акциях language poets и занимавшимся в 1980‐е проблемой поэтической метафоры как когнитивной схемы[240]. Одновременно с «лингвистическими войнами», имевшими место в США в 1970–1980‐е годы между представителями генеративной грамматики и ее критиками, «языковая школа» вела войны поэтические, подчас заручаясь поддержкой именитых лингвистов и философов[241].