От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Второе откровение было даже более важным: что всякие ограничения дают ход воображению, втягивают в семантические поля, отличные от тех, с которых ты начинал. Пусть мои стихи все равно и были о маме, но что-то другое тоже давало о себе знать.

Жорж Брак: «Всегда нужно иметь две идеи, чтобы одна разрушала другую. Картина закончена, когда стираются идеи».

(Барбара Гест сказала бы так: ограничения должны быть таковыми, чтобы включать воображение, а не выключать его.)

Коллаж, как и фрагментация, позволяет разрушать ожидания связности, пошаговой линейности. Как только совмещаемые поля становятся достаточно различными, на стыках возникают искры. Вот фрагмент из моей книги «Введение в язык Америки», в котором передается конфликт между индейскими и европейскими культурами: фразы из известного трактата Роджера Уильямса 1643 года перемежаются в нем с современными элементами из какого-то моего западного наследия.

О ЖЕНИТЬБЕ

Плоть, если ее рассматривать как когнитивную область, в отличие от недифференцированного тепла, называется женщиной или женой. Количество не нормируется, но Наррагансетты (как правило) имеют одну. Если уменьшительные сопряжены с беспечной свободой, то глубинная структура брачного ложа имеет универсальное признание даже в переводе. Если женщина неверна внебрачным связям, оскорбленный муж будет торжественно отомщен, бесплоден и выветрен. Он может снять с нее одежды под любым углом между горизонтальными плоскостями.

4. «ПЕРЕВОД»:

Под этим я понимаю вот что: когда берется какой-то аспект существующего произведения и переводится во что-то другое. К примеру, в моем тексте «Когда у них чувства» используется грамматическая структура текста Анн-Мари Альбиак «État» как некая матрица, подобному тому как раньше поэты использовали метрические схемы. Задачу осложняло еще и то, что «État» написано по-французски и те грамматические модели не очень-то хорошо работали по-английски, приходилось что-то искусственно встраивать.

Более близкий, «домашний» пример – «Различия для четырех рук». Эта композиция начиналась с переноса в нее синтаксической структуры прозаической поэмы Лин Хеджинян «Джезуальдо» и «перевода» ее в нечто вроде воззвания к Кларе и Роберту Шуман.

В последней версии все это уже не так просто отследить. Предложения у Хеджинян гораздо более причудливы, чем в моем финальном тексте, поскольку мне нужно было что-то более близкое к напряжению между текучестью и статичностью, характерному для музыки Шумана. А предложение о растущем количестве детей («Бегом. Трое детей через дом». «Бегом. Пятеро детей через дом») стало каким-то рефреном, или остинато, меняющим ощутимость структуры. Впрочем, вот пассаж, оставшийся довольно близким:

Хеджинян, «Джезуальдо»:

Двое – крайности. Возлагаешь на великие души. Самое важное было – чрезвычайная степень. То, что было из этого отобрано, кроме обычного процесса коммуникации, вскоре взмолило к долгой жизни и прощению. Ты – мишень моих уговоров. Я возвышаюсь над городом. Временами я фанатична, временами невозмутима, и удовольствие, и неудовольствие наводят на меня страх. Сердце мое не над крышами домов.

«Различия для четырех рук»:

Любые двое – антиподы. Ходишь по звуку. Морозящий ветер дует с краев страха. Что было записано. Страсть – не естественна. Но тело и душа ушиблены меланхолией, плод сухих, извилистых русел реки. Утрата обесцвечивает кожу. Временами глотаешь яблоки, временами кусаешь себе руку.

5. РИТМ:

Ритм – неуловимое свойство, без которого нет поэзии, без которого даже самые интересные слова остаются просто словами на бумаге, остаются стихом. «Верхний предел музыка, нижний предел речь», – говорил Зукофски. Ритм, говорю я, не метр. О нем трудно говорить, его невозможно точно определить. Он и есть поистине физическая сущность стихотворения, задаваемая ритмами моего тела, дыхания, пульса. Но еще это альтернация – смысла и его отсутствия, звучания и молчания. Он артикулирует промежутки, различия в повторении.

6. ПЕРЕПИСЫВАНИЕ:

Я мыслю на бумаге, бесконечно обновляю версии. Завидую поэтам вроде Данкена, абсолютно уверенного в точности всего, что он пишет. «Говорение Голосом-Богом», – называл он это, насколько я помню. «Разумеется, – добавлял, – говоря Голосом-Богом, говоришь кучу глупостей!» Что важнее для меня: он считал свои новые стихи редакциями (ре-визиями) старых – и это прекрасно.