От Дуная до Лены

Судовая иерархия. — Кто больше «угра»? — Ледовый погреб. — «Бравый» идет на Восток. — Диксон! Диксон! — Йаровозный век «Ермака». — Мое новое судно. — Старый друг. — Могила «Сибирякова». — Старпом учит. — Встреча с «Лениным». — На буксире у атома. — ПЭЖ. — Льды наступают. — Подмога. — На чистую воду. — Тикси. — «Выручил, Маркин!» — Далеко ли Москва? — И снова в апреле…

«Бравый» перегоняют из Ленинграда во Владивосток Северным морским путем. Меня они взяли на борт всего на несколько дней, до Диксона, где меня снова пошлют на речную самоходку матросом. А пока я здесь вроде пассажира, и капитан Дальк не знает, где мне обедать: в кают-компании или в матросской столовой. Мне-то в столовой, конечно, удобнее, но, путая капитана и рискуя навлечь его неудовольствие, я обедаю то там, то здесь, потому что само деление столовых на рядовую столовую и комсоставскую кают-компанию кажется мне несправедливым и унизительным. Мотористы и матросы учатся в вузах, читают книжки, вместе с механиками и штурманами барахтаются в ледяной воде, спасая судно, а обедают все-таки врозь. Это глупо, тем более что на судах у нас ведь коллективное бесплатное питание и кормят всех одинаково. Я знаю, что такова традиция, но она, по-моему, устарела. Однако заводы-строители почему-то продолжают все так делить: у второго механика в каюте больше на одно зеркальце и койка чуть пошире, чем у третьего. Да, и еще: толчок на дюйм повыше. Тут уж поневоле проникнешься убеждением, что ты «на голову выше». И есть капитаны, которые проникаются. Тем приятнее вспомнить, что у нашего Евгения Семеновича, да и у командира отряда Елуферьева, этого убеждения не было.

Около острова Вайгач наш «Бравый» встает на стоянку. Стивн Барро, спутник Ченслера, еще в середине XVI века высаживался на Вайгаче. Англичане обнаружили здесь огромное ненецкое мольбище, на котором было больше трехсот идолов, изображавших главным образом фигуры мужчин и женщин, но до такой степени обобщенно, что многие идолы представляли собой просто-напросто палки с зарубками.

Наша стоянка у Вайгача была очень краткой. В бухту Варнека как раз зашел пассажирский теплоход, и флагман, уточнив у капитана этого судна ледовую обстановку, решил тут же выходить.

Круглобокий «Бравый» похож на поплавок, и, должен признаться, рискуя своей матросской репутацией, нигде так сильно меня не укачивало, как на «Бравом». Вероятно, именно от качки обоняние так нестерпимо обостряется, что все время кажется, будто в каюте пахнет краской. Закутавшись в Кузин полушубок, я сижу на корме и смотрю на суровые каменистые берега. По левому борту уходит Вайгач, справа проплывает материк: мы проходим Югорский Шар. «Шар» — по-зырянски «пролив». А слово «угра» упоминается еще в «Повести временных лет»[7]. Этим именем коми называли ненцев. Обозначает оно что-то вроде «варвара», «дикого». Так что издревле подозревали народы друг друга в дикости и варварстве. Происходило это, вероятно, от собственной дикости, частью которой было непонимание друг друга и нежелание знать другой народ. Дикость может проявляться по-разному. В XV веке многие русские составляли представление о ненцах на основе довольно распространенного рассказа «О человецех незнаемых на восточной стране и о языцех разных», где говорилось о «человецех, самоедь зовомых. Они же людие не великие, возрастом малы, носы плосковиды, но резвы в море, а на сухе не живут — тело трескается… В той же стране есть такова самоедь: в пошлину аки человеци, но без голов; рты у них меж плечима, а очи в грудех… А не говорят». Подумать только, что все это рассказывается о моем приятеле Иване Варни-цыне с Колгуева! Поди разберись, где было больше дикости и варварства.

Впрочем, и сегодня можно запросто обнаружить у одного народа совершенно дикие представления о жизни другого, его нравах, его быте, его благосостоянии. Помочь тут, как и в старину, могут лишь просвещение и путешествия. И еще, может, правдивые книги о путешествиях. Несмотря на изобилие путевых заметок и всяческих травелогов, правдивый путевой очерк и в наши дни нередко вызывает сенсацию. От познания образа жизни других народов и новых мест привязанность к собственной земле никогда не уменьшится. Хорошо сказал Пришвин в «Дороге к другу»: «Так и нужно понимать, что наше чувство Родины складывается из своей любви к тому месту, где родился, и устремлением вдаль, путешествием, расширяющим и обогащающим нашу родину». Медленно, постепенно избавляются люди от дикости, привитой веками…