От Дуная до Лены

На «Бравом» жизнь идет размеренно: здесь все рассчитано на «сквозное плавание» до Владивостока, на которое у «Веги» Норденшельда ушло 348 дней, а у «Мод» Амундсена — даже 735. «Бравый» доберется до пункта назначения, наверно, месяца за три-четыре, если наши речные коробки не задержат его. Общественная жизнь на спасателе бьет ключом: шахматные и шашечные турниры, лекции, какие-то кружки; за несколько дней я успел побывать на двух лекциях. Наянов прочел доклад «Пятнадцать лет экспедиции», в котором сказал, что предстоит реконструкция речного флота, потому что меняется характер речного плавания, вступают в строй огромные водохранилища и новые каналы, позволяющие пропускать суда больших размеров и с большой осадкой. Много понадобится также землечерпалок и других технических судов. И все это мы будем перегонять. Кроме того, мы по-прежнему будем заниматься поставкой импортного флота, то есть перегонять всякие чешские, румынские, немецкие, финские суда. Перегонять будем также из сибирских рек, и даже из Амура: уже в этом году наши погонят красноярские самоходки из Енисея в Обь, то есть на запад!..

Вот наконец Обская губа, до которой так и не дотянул наш бедняга рефрижератор. В наступающих сумерках обская группа отделилась от каравана. Над черной водой Карского моря повисли традиционные ракеты — красные шестизвездные и еще какие-то другие, медлительные, на парашютиках. Прощально загудели сирены. Немецкие самоходки, финский сухогруз «Беломорский», рыбацкие «пэтээски», предназначенные для Зайсана, самоходные паромы и один «омик» повернули в Обскую губу.

В Обскую губу русские мореплаватели ходили издревле. В сказании конца XV века говорится: «На восточной стране, за Югорьскою землею, над морем, живут люди Самоедь, зовомыи Малгонзеи». От слов этих веет сказкой, но это быль. Действительно в 1600 году Борисом Годуновым был основан возле Обской губы, в устье Таза, город Мангазея, бойкий торговый город. Вовсю плавали русские на своих легких кочах через «непроходимые злые места от великих льдов», уже тогда пользовались они своим северным морским путем. Но в двадцатых годах XVII века вышел указ о «запрещении морского хода», и мало-помалу Мангазея, процветающий торговый порт в Заполярье, захирел, а разговоры о северном пути смолкли еще на два с половиной века.

Мы стоим у Обской губы, а суда нашей обской группы ушли дальше, мимо древней Мангазеи, Тазов-ской губы, в устье Оби. Зато к нашему каравану присоединились два танкера тюменской постройки, точь-в-точь как киевские рефрижераторы, только с танками.

Погода установилась, и нам дали отход. Под утро 26 августа наш караван, называемый теперь караваном ленско-енисейской группы, бросил якоря на рейде острова Диксон.

Не знаю даже, чего я ожидал от Диксона. Просто всю жизнь слышал: Диксон, Диксон… Тысячи километров проходят моряки, добираясь сюда. «Вот ужо придем в Диксон!..» — говорят они. Одним нужна фотопленка. Другим просто хочется истратить деньги. Третьим не терпится «по капочке» вина. Четвертые мечтают хоть увидеть наконец живую девушку. Пятым вообще надоели вода и лед, хочется увидеть дома, магазины, людей, походить по твердому тротуару. Шестые вместе со всеми остальными рвутся на почту, там скопились письма за месяц, за два месяца, за три месяца.

И вот воскресным утром мы тоже приходим в Диксон. Рядом с нами стоит какой-то морской транспорт, а за ним — «Ермак». Да, тот самый знаменитый «Ермак» — Мафусаил нашего ледокольного флота, удивительный и легендарный «Ермак». На берегу, у нашего борта, ребята ловят каких-то пузатых рыбок, похожих на бычков. В жизни не видел такой удивительной рыбной ловли. В черную воду у стенки опускают леску с крючками без всякой наживки и через какие-нибудь полминуты вытаскивают рыбешку, а то и двух. Но сейчас нам не до «Ермака» и не до рыбок, мы бежим в Диксон.

На портовых воротах горделивая надпись: «Арктический морской порт Диксон». Неподалеку от ворот среди бурых и черных обомшелых камней — небольшой надгробный памятник из рыжего местного камня с прожилками. На нем — доска и надписи по-русски и по-норвежски. Здесь похоронен один из тех, кто погиб, осваивая Арктику, — Тессем.

Подходит какой-то паренек в мичманке и кожаной куртке.

— Это с Амундсеном был чудак, норвежец…

«Чудак» — это совсем не обидно, а даже очень по-дружески.

— Когда «Мод» во льдах затерло, — рассказывает наш добровольный гид, — то его Амундсен с другим чудаком послал сюда, на радиостанцию. Ну тот друг вроде бы отдал концы, а этот девятьсот километров протопал. Один, понял? Сильный был чудак. И тут замерз, уже около Диксона. Даже огни было видно. Обида, точно?

Я смотрю на худощавого парнишку в куртке, который так сочувственно вспоминает беднягу Тессема, совсем еще мальчишка, но уже повидал; другому, наверно, на всю жизнь хватило бы. Из племени «водоплавающих», как говорил стармех Толя у нас на рефрижераторе. Почему-то вспоминаются беды нашего рефрижератора: да, кто в море не бывал…